В эту ночь Славка не ходила в чужие сны, задержалась в собственном. Она сплела Крису крапивную рубашку и крапивные штаны. А потом долго расчёсывала его светлые, почему-то очень длинные волосы деревянным гребнем, пропускала сквозь пальцы и незаметно целовала его в висок и в затылок. А он морщился, втягивал голову в плечи и удивлённо оглядывался:

— Словно щекочет кто? Ты?

— Не я. — И снова его целовала.

Проснулась Славка за минуту до рассвета, долго рассматривала пластилиновых кошмариков в мутно-розовых лучах солнца и вспоминала сон, оставивший приятную разнеженность: сладостное замирание в животе и беспричинную радость. Ещё не любовь, но уже предощущение любви. О встрече с Крисом они не договаривались, но Славка ждала его.

После завтрака Зофья отправила её собирать зонтики аниса, пока они не осыпались, а сама ушла в лес. Обе любили бродить вдоль реки в одиночестве, иногда Зофья брала Славку с собой и рассказывала ей древние легенды о лесных феях, которые раньше жили в лесу. Они были рыжими и прекрасными, знали язык птиц и в полнолуние вплетали в косы молочный свет звёзд.

О приворотах и зельях Зофья нарочно не рассказывала. Как-то ещё в детстве отрезала:

— Ты не ведьма. Ты другая. Не лезь в колдовство.

Славка и не лезла, но время от времени её одолевало любопытство, она подслушивала разговоры с приезжими, пыталась гадать на кофейной гуще или зеркалах. Часто Славка видела тех, кто приходил к Зофье, но никогда не вмешивалась. Порой заглядывала в их сны и пыталась понять, зачем им понадобилась помощь Зофьи. Взрослые сны ей казались скучными и порой непонятными, у многих они вообще были чёрно-белыми, чаще она бродила в кошмарах сверстников или детей: сочных, ярких и до смешного жутких.

Развесив пучки аниса на веранде, Славка вышла на крыльцо и широко улыбнулась. Вдалеке она увидела силуэт и сразу же опознала в нем Криса. За лето он заметно похудел, но все ещё оставался пухлячком и жутко обижался, если кто-то намекал на его вес. А Славке нравилась его мягкость, белая кожа, светлые кончики ресниц, будто присыпанные пеплом, и пупок, закрученный спиралью, словно ракушка.

Крис принёс ей пучок зелёных перламутровых перьев. Взмахнул им, словно веером.

— Надрал у Витькиного петуха. На.

Славка взяла перья, схватила Криса за руку и потащила в свою комнату.

Подтянув длинный сарафан, бухнулась на колени перед кроватью и вытащила большую плоскую коробку.

— Смотри, чуть-чуть осталось. С петушачьими уже завтра закончу.

Она открыла крышку и благоговейно замолчала, ожидая реакции Криса. Он тоже сел на колени и заглянул в коробку. На дне лежал классический головной убор индейцев, и, если бы Славка не сказала, что он ещё не готов, он бы и не заметил. Перьев там точно хватало. Самых разных. Такие же перья появлялись в шевелюре самой Славки, сегодня она снова носила в косах пятнистые и золотисто-бежевые.

Он посмотрел на её застывшее лицо и дёрнул подбородком в сторону коробки, Славка кивнула в ответ, словно разрешая.

Крис аккуратно вытащил венец с перьями, оглядел обшитые цветными нитками кусочки меха вдоль тесьмы, судя по всему, кроличьего, позвякивающие бусины на тонких косичках и восхищённо выдохнул.

— Ого, самая настоящая индейская… корона. Не знаю, как она называется.

— Я называю его роуч. Хотя мама сказала, что роуч — это немного другое. Слово красивое, как точка и тучка. Но тут тоже есть мех, так что пусть будет роуч.

Крис приложил венец к лицу Славки и удивлённо ойкнул.

— Надо же! Как тебе идёт! Будто ты и правда индейка, — он замялся, — или как правильно? Индуска?