Андрей Викторович не баловал разнообразием кошмаров, чаще всего спал так крепко, что его сны напоминали вязкий, бессюжетный туман, другое дело, мама Луки. В её сны Славка ходила как в кинозал, правда, с каждым днём сеансы становились все печальнее и мрачнее. Людмила Георгиевна тонула в чувстве вины под печальные мелодии расстроенного горящего рояля. Пока Славка не вмешивалась. Вина была вполне заслуженной. В семье никто не обсуждал её вояж налево, но о нем все знали и переживали по-разному. Как ни странно, тяжелее всех было самой «подлой изменщице».

А Лука… он солнце, и этим все сказано. Славка мечтательно улыбнулась, вспоминая их встречи у маслобойни, крохи украденной на бегу нежности и единственную ночь в доме его тети. Знойное солнышко, ласковое.

Жаль, что его маме она не нравится. Хотя ей сейчас вообще никто не нужен, кроме Даши. Наверное, это нормальное состояние для женщины меньше чем через месяц после родов. Мир Людмилы Георгиевны замкнулся на дочке, стал её спасением от самой себя. Она не выглядела счастливой, напоминала треснутый бокал без пары. Пока никто не додумался плеснуть в этот бокал кипяток, и она держалась за реальность пеленками, бутылочками и детскими болячками.

Пока Семья Луки проживала собственную трагедию, Славка знакомилась с городом и наблюдала. Мама учила её смотреть глубже, не делать поспешных выводов и выуживать суть. Но вспыльчивая и порывистая Славка пока не научилась даже обуздывать собственные эмоции, чего уж говорить о выдержке и терпении.

Как ни странно, ритм города совпал с её собственным. Родная деревня отгородилась от мира петлёй реки, рядами подсолнухов и местными жутковатыми легендами. За руслом Капиляпы жизнь текла в несколько раз быстрее. Но люди везде были одинаковыми, и руководили ими те же слабости и желания.

Лука скормил Славке столько живописных рассказов о Краснодаре, что она, не раздумывая, ринулась навстречу приключениям. Вдохновленная, смелая, беззащитная и босая. Пришлось немного изменить свои привычки, как минимум приучиться к обуви.

Людмила Георгиевна не изображала радость от присутствия в их квартире бывшей девушки сына. Да и для Славки не было секретом, что она её откровенно побаивается. В отличие от Андрея Викторовича, она верила слухам о её ведьмовской родословной и на всякий случай раскопала на дне шкатулки серебряный крестик.

Ещё в августе, до рождения Дашки, с громким треском провалились три попытки окультурить дикую Славку. Та наотрез отказалась расстаться с любимыми платьями, привезенными из Старолисовской. Они достались ей от мамы, приятно ласкали кожу натуральными тканями и не стесняли движений. Немодные, некоторые поношенные, в основном не по размеру свободные. Лука назвал их винтажной красотой, а склочная соседка – цыганской гуманитарной помощью.

Чуть тише провалилась попытка украсить Славку косметикой. На защиту Славкиных естественных бровей и ресниц встал Лука. Людмила Георгиевна отступила без боя. Красить и без того яркую внешность не имело смысла, грозя превратить жертву моды в клоуна. Природа и без того расщедрилась на краски для Славки, особенно не пожалела чёрную.

С маникюром Славка тоже не подружилась, в принципе, эта затея с самого начала была обречена на провал. Славка грызла ногти. Так она боролась с волнением, а иногда со скукой. Вот и новенький алый маникюр съела в первую же встречу с шумным лифтом в торговом центре. Пришлось спрятать руки от мамы Луки, чтобы не дать лишнего повода для печального вздоха и брезгливого взгляда. А в августе Славка нарвалась на нравоучительную беседу. Вкуснейшие грецкие орехи оставили на пальцах несмываемые коричневые пятна.