— Не ты, а твой папаша, гореть ему в аду, — перебивает Вероника. — Вернусь в Бруклин и станцую на его могиле. 

— Я бы присоединился, но пока не планирую возвращаться в Штаты, — отзываюсь, не испытывая ни малейшего раздражения от нелицеприятных слов в адрес моего горе-отца. 

Когда Нике было всего десять, Даррен Мердер сбил ее прямо на тротуаре.  Наверное, не стоит говорить о том, что ублюдок сел за руль обдолбанный вусмерть и тупо не заметил бегущую в магазин соседскую девочку. Даррен сел в тюрьму, а Ника осталась инвалидом на попечении мамаши-наркоманки, сбагрившей больного ребенка в приют. Я знаю, что таких историй миллион, и они давно никого не трогают. Особенно таких, как я, обладающих низким эмоциональным порогом. Жалеть, сопереживать, заботиться о людях — это не про меня.  В большинстве своем человеческая раса представляется мне кучкующимися в стадные сборища безмозглыми паразитами. Я бы тоже благополучно забил на то, что произошло, так как арест отца стал лучшим событием за четырнадцать лет, прожитых в одной квартире с моральным уродом, но вышло иначе. 

Я хорошо знал Веронику до аварии, мы росли в соседних квартирах в семьях с низкой социальной ответственностью, как это теперь принято называть. Она была полноватой латиноамериканкой, а я тощим ботаном-очкариком, и нас обоих изводили придурки с улицы. Наверное, это и стало сближающим фактором. Ника — единственный человек, с которым я нормально общался в тот период. В трущобах не особо жалуют заикающихся вундеркиндов, и когда в пятнадцать лет я оказался в престижном университете, то наивно полагал, что в обществе отпрысков успешных родителей меня наконец оценят по достоинству. Но чуда не случилось. Я остался изгоем, пока Амиран аль-Мактум не обратил на меня свое царственное внимание. Те, кто не видели в жизни ничего кроме дерьма, как никто другой умеют ценить хорошее отношение. Но всему есть предел. Я не долгосрочная инвестиция короля Анмара и пахал на него не для того, чтобы он, как и десятки ублюдков до него, ткнул меня носом в грязь, указав мое настоящее место.  

— Еще бы, — понимающе фыркает Гарсия. — Ты тут неплохо устроился. В своей стихии. Толпа шлюх, роскошь, бурная деятельность, и моги набекрень. Кто так постарался?

— Ты о чем? 

— О мозгах. Меня не на*бешь, Кол. Я тебя таким давно не видела.

— Надо чаще встречаться, — уклоняюсь от ответа. — У меня пожизненный диагноз. Это временная поломка. Скоро буду в норме. 

— Ага, рассказывай, — запрокинув голову, она скептически смотрит мне в лицо, а я — на фонтан, в который ныряют перебравшие коктейлей русалки. — Здесь всегда так шумно? Не устаешь?

— Неа. Сама сказала: я в своей стихии. 

— Аль-Мактум — самый лояльный правитель арабского мира, — протягивает Ника. 

— Он мудак, возомнивший себя королем мира, — раздраженно огрызаюсь. 

— И как зовут эту драную кошку, что между вами пробежала? 

— Анджелина Саадат, — отвечаю я. Не вижу смысла увиливать. Между мной и Вероникой никогда не возникало недопонимания. 

— И что с ней не так? — сдвинув брови, Ника игриво проводит ладонью по моему торсу. 

— Все так, — хмуро отзываюсь, и проворные пальчики Никки застывают на ремне моих джинсов. Кажется, она по-настоящему заинтересовалась личностью «драной кошки». — Энджи — младшая сестра жены Аль-Мактума. Королевская кровь, знаешь ли, а я сын наркомана-уголовника и проститутки, еще в придачу с психическим расстройством и дерьмовыми генами. 

— Его можно понять, — пожимает плечами Ника. — И что дальше? Ты любишь ее, или у тебя гонор включился. Украсть, так миллион, трахать, так королеву. Это все комплексы из херового детства, — как всегда прямолинейно заявляет Гарсия. —  Понимаешь? Хочешь доказать всему миру, что ты чего-то стоишь? Так это не так делается.