Мы отправились за шиповником на следующее же утро.

Тетя Тамара и я быстро, как козы, вскарабкались на гору, а Лариса шла медленно. Потом она и вовсе отстала и села у ручья под дубом.

Иногда до нас доносились ее возгласы оттуда, снизу.

– Тетя Тамара! – орала она, – тетя Тамара!

На что тетя Тамара не реагировала никак, только слегка цокала.

Часа через полтора, когда Лариса все еще нет-нет да и вскрикивала «Тетя Тамара!», она ей отозвалась. Она сказала: «Э-щщщщи как, тетья Тамара!» – и это означало «ишачье говно, тетя Тамара!» – после чего мы сошли вниз и нашли Ларису у ручья.

В обратную дорогу нас пришли проводить все.

На вокзале уже выяснилось, что билетов нет, потому что лето и едут все, тогда мы вспомнили о милиционере Сулеймане, пошли и сказали ему слова «Дядя Гамлет». Сулейман после этих волшебных слов нашел нам с Ларисой два плацкартных билета до Баку.

В вагоне рядом с нами ехала семья азербайджанца. На двух полках он сумел разместить себя, жену и десять детей. Самый маленький – новорожденный.

Только тронулись в путь, как немедленно разразился скандал. Оказалась, что у нашего соседа на всю семью только два билета, и они с проводником бегали друг за другом и очень сильно орали по-своему. Мне перевели. Проводник говорил ему: где остальные билеты, а тот ему отвечал, что он купил два места, и не все ли равно проводнику, сколько на них едет народу.

Наконец все успокоились, и тут мы добрались до станции Медживан – там остановка минут на двадцать, так что можно выйти подышать. Было очень жарко, и азербайджанка напротив – мать того огромного семейства – совершенно соловела от жары.

И вот на станции Медживан, где остановка целых двадцать минут, на выход из вагона идет худая, решительная тетка. Она высоко вскидывает колени, идет бодро, как солдат.

Доходя до нашего купе, она вдруг останавливается, обороачивается и бросает кому-то в глубь вагона: «Выйдите-да, воздухом подышите! – после этого она, продолжая говорить, двигаясь вперед, и… ее глаз встречается со ступенькой на вертикальной стойке – она влетает в нее со всего маху, зажмуривается и шипит: «У-ууууууууууууууй, еб твою мать!» – после чего следует на выход.

Смеялись все. Даже новорожденный.

Был однажды в одном отделе культуры. Он такой степени затхлости, что уже никакие крепкие выражения не помогут.

Нет! Можно, конечно, попробовать. Войти и гаркнуть: «Всех порешу! На лохмотья размотаю! Изнасилую! Будете у меня шарики скарабеев мощно, с подвыванием, пожирать!»

Кстати, тетка там сидела, и, судя по всему, ей ужасно хотелось материться.

Я угадывал это в остановках ее речи. В этих местах удобнее всего вписывались бы выражения «Туть твою мать!» или же «Клякнутый в рот!».

Я всегда говорил: Россия – страна победившей пошлости. Правда, побывав в других странах, я как-то мягко и незаметно снял с нее грех первородства.

Человек шутит. Это лучшая защита. К шутящему не пробиться. Он вообще не здесь.

Мне написали, что надо пожить под паровым катком, чтобы трехмерную жизнь ценить как высшую ценность.

Когда проходишь через непрекращающуюся череду различных унижений, то результатом этого могут быть книги. Но в них все преломляется, и унизительное уже так не выглядит. Служить можно, только поменять бы отношение к людям. А оно у нас не меняется. Увы. Для начальства люди – мусор. С этим тяжело примириться. Мой Гена Янычар – это как раз отщепенец. Таких единицы. Хорошо бы, если б книги заставляли людей меняться.

Еще раз: бездушие на флоте – это принцип. Слабые не выживают. Сильные зачастую не так чувствительны, может, потому они и сильные. Чувствительные в начальство не попадают.