– Вы чувствуете себя сейчас страшно несчастной, да? – начала миссис Питт тихо и совершенно бесстрастно.

Несколько минут ирландка лежала совершенно неподвижно. Затем она медленно повернулась, села, опираясь на подушки, и посмотрела на Шарлотту уничтожающим презрительным взглядом.

– Я не несчастна, – чеканя слова, произнесла она, – как вы соблаговолили деликатно выразиться. Не знаю, каковы ваши моральные убеждения, миссис Питт. Возможно, прелюбодействовать с чужой женой совершенно допустимо в вашем кругу, хотя я предпочла бы думать иначе.

Она сгорбилась, словно от холода, хотя в комнате было тепло, и продолжила:

– Для меня же это отвратительно. И для любого порядочного человека это грех. А для такого, как мой брат, который знает, что есть добро, а что – зло, который был воспитан в Божьем страхе одним из самых почтенных, справедливых, мужественных проповедников своего времени, – это грех непростительный.

Ее лицо при этих словах исказилось от гнева, а светлые глаза, с покрасневшими от горьких слез веками, вспыхнули яростным огнем.

Шарлотта пристально посмотрела на собеседницу, стараясь найти слова, которые дошли бы до ее разгоряченного, возбужденного сознания.

– У меня нет брата, – ответила она задумчиво, – но если бы такое сделала моя сестра, я была бы уязвлена и сожалела об этом больше всего на свете. Разумеется, я бы стала с нею ссориться и допытываться, зачем она так многим пожертвовала, чтобы получить так мало. Но не думаю, что я прекратила бы с нею отношения. Ведь она младше меня. Я считаю, что защищать ее – моя обязанность. Фергал ведь тоже моложе вас?

Кезия поглядела на нее так, словно этот вопрос был бессмысленным.

– Вы не понимаете. – Она быстро теряла терпение. – Я стараюсь быть с вами достаточно вежливой, но вы являетесь ко мне без приглашения и сидите здесь, проповедуя всякие банальности о том, что бы вы стали делать на моем месте. Но вы не имеете и малейшего представления, в чем суть дела! И вы не на моем месте и не понимаете, что я испытываю. У вас нет политических амбиций, нет даже вкуса к политике. И вы не можете знать, что это такое, если вы женщина. Вы очень удачно и удобно устроились в жизни – хороший муж, дети есть, наверное… Вы, по-видимому, очень любите своего мужа, а он – вас. Поэтому, пожалуйста, уйдите и оставьте меня одну!

Снисходительный тон и пренебрежение, которые проявила эта женщина, бесили Шарлотту, но она сделала над собой огромное усилие и заговорила все так же сдержанно:

– Я пришла потому, что не могла беззаботно обедать, когда вы в таком горе. И не будем обсуждать, что бы я стала делать, будь я на вашем месте. Это неважно. Я просто хочу вас убедить, что, отказываясь разговаривать со своим братом, вы раните этим прежде всего себя. – Она нахмурилась. – И потом, если вдуматься, каков будет результат вашего отчуждения от него?

– Не понимаю, что вы имеете в виду. – Мисс Мойнихэн, прищурившись, откинулась на подушки.

– Вы полагаете, что он из-за этого перестанет видеться с миссис Макгинли? – спросила Шарлотта. – Неужели вы думаете, что он поймет, как это недостойно, что это противоречит всем его жизненным убеждениям и, разумеется, неумно с политической точки зрения, если он собирается представлять интересы своего народа? Да, Господи Боже, разве ситуация мистера Парнелла не является достаточным доказательством, что для мужчин важнее?

Вид у Кезии стал слегка удивленным, словно она и не думала о таком повороте событий. Однако мисс Мойнихэн должна была знать о бракоразводном процессе, который шел сейчас в Лондоне и на котором капитан О’Ши поносил Чарльза Стюарта Парнелла, лидера ирландской национальной партии, своего ответчика по суду. Мисс Мойнихэн, очевидно, не вполне отдавала себе отчет, что означает победа О’Ши.