—Все замечательно, доченька, так…взгрустнулось мне что-то, — подходит ко мне и целует в щеку.

Но я по глазам вижу, что не взгрустнулось ей без причины.

Ясно, правды тут не дождаться, и потому я тоже больше не смею ждать.

—Пап, я хочу вернуться в свою квартиру сегодня же, — говорю спокойно, меня что-то удерживает упрямо, как будто мешает сорваться. Но я понимаю, что это что-то — волосок.

Во взгляде отца тут же вспыхивает огонь, он отрицательно машет головой. Мама смотрит то на него, то на меня, обхватив себя руками.

—Нет. Ты будешь здесь, пока я не скажу обратного, — звучит жесткий ответ отца.

—Света, сейчас не то время, чтобы так поступать, послушай папу, пожалуйста, — она пытается взять меня за руку, но я вскидываю их к лицу, словно пытаюсь уши заткнуть, дабы не слышать этот бред.

Не время. Не то время, а какое время?

—А когда наступит? И с чего вдруг не то? — не унимаюсь, гнев клокочет в груди.

—Потому что я так сказал, — бросает на меня свирепый взгляд папа, и это становится последней каплей.

—Мне давно уже не пять, папа, меня не поставить в угол за плохое поведение и не принудить есть кашу по утрам…

Хотя папа никогда не ставил меня в угол и никогда не заставлял есть кашу по утрам. Он меня вообще не ругал, но, кажется, в наших отношениях началась полоса острого кризиса. В три года не было, в подростковом не было, а в мои двадцать три началось…и еще так масштабно, что собственные внутренности выблевать охота.

—Мне все равно, сколько тебе лет, Света, ты моя дочь вне зависимости от возраста, и я буду тебя защищать так, как считаю нужным, — переходит на отчаянный крик отец. Волной в меня ударяется нервозный поток, отчего глаза сами собой закрываются.

На меня никогда не кричали. Это переполняет чашу терпения…

—Рустам!

—Вася, я уже хрен знает сколько лет Рустам и что с того? Я что, не прав? Она тут в безопасности, я за всем слежу!

—Не кричи на ребенка! — мама тоже переходит на крик, и мы больше не слышим один другого. Смысла в этом нет, все теряется, все разлетается…

Воцаряется тишина, от которой барабанные перепонки лопаются.

—Тогда я лучше буду жить в безопасности в доме пока еще действующего мэра, а не несостоявшегося, — слова слетают с губ раньше, чем я успеваю это осознать.

Родители синхронно поворачиваются в мою сторону. В глазах отца мелькает странная эмоция, и я заочно себя поздравляю с тем, что только что причинила боль родному человеку.

—Что ж, хорошо, что я не умею обижаться на своих детей, потому что очень их люблю. Поживешь ПОКА ЧТО в доме несостоявшегося мэра, уверен, охрана тут ничем не уступает охране ДЕЙСТВУЮЩЕГО мэра, — мертвым голосом отвечает отец, переводя взгляд в стенку.

Обида глушит, боль за отца тоже пропускает корни. Я не это имела в виду, совсем не это. Но нервный ком в глотке вкупе с острым разочарованием и характером, засунуть который в задницу не получается, дает огненную смесь, и я вылетаю из кабинета практически так же быстро, как залетела сюда.

Слезы льются по щекам. И на три дня я замуровываю себя в комнате, практически не выхожу, ем мало и считаю дни как заключенная. Только в моем случае ждать-то чего надо?

Женя не объявляется. В этот раз его исчезновение логично, наверное. Меня ведь ДАЖЕ предупредили. Но я все равно проверяю смарт каждые пятнадцать минут в ожидании, что он напишет.

А следом себя же ругаю. Мне не стоит вот так обманываться. Он не заслуживает ожидания.

На четвертый день меня зовет на прогулку моя двоюродная сестра. Агеевы входят в перечень «разрешенных лиц», и меня отпускают, но вместе с конвоирами. Без них ведь никуда.