– А Джейн что за дело? – раздраженно ответил он. – Мы с ней не помолвлены.

Однако он счел нужным подойти к своей сестре и спросить, как он, по ее мнению, выглядит.

– С виду ты в порядке, – сказала Элеонора, – но если не уверен, больше не пей.

И он больше не пил, внешне оставаясь вполне корректным, хотя в груди его бушевали и рвались наружу страсти. Улучив момент, он сел на кушетку рядом с Алидой Риккер и заявил, что любит ее вот уже много месяцев.

– И все эти месяцы я каждый вечер думал о тебе перед сном, – соврал он слегка дрогнувшим голосом. – Я боялся с тобой встретиться, боялся заговорить. Когда я видел тебя издали в лучах солнца, как будто плывущей в золотой колеснице, этот мир казался мне достойным того, чтобы в нем жить.

После двадцати минут таких речей Алида сама поверила в свою исключительность и неотразимость. Утомленная и счастливая, она под конец сказала:

– Хорошо, ты можешь меня поцеловать, если хочешь, но это не будет ничего значить. Сейчас я не в том настроении.

Однако у Форреста настроения хватало на них обоих, и он поцеловал ее так, словно они стояли перед алтарем. Чуть позже, прощаясь с мистером Риккером, он вполне искренне поблагодарил его за лучший вечер из всех, какие видел в своей жизни.

Когда Форрест проснулся, был уже полдень. Он как раз пытался принять сидячее положение, когда к нему вошла Элеонора, одетая в домашний халат.

– Как себя чувствуешь? – спросила она.

– Ужасно.

– А как насчет твоих слов в машине, на обратном пути? Ты и вправду хочешь жениться на Алиде Риккер?

– Только не этим утром.

– И то ладно. Предупреждаю: родители в бешенстве.

– Почему? – задал он явно лишний вопрос.

– Потому что мы оба там были. Папе уже сообщили, что ты открывал бал. Я им сказала, что меня чуть не силой затащили туда подруги, и все бы сошло, но ведь там был и ты!

Одевшись, Форрест спустился к воскресному обеду. В первые минуты над столом висело тяжелое, сердитое, выжидательное молчание. Наконец Форрест его нарушил:

– Ну вот, мы побывали на вечеринке у Аль Капоне и очень недурно повеселились.

– Я в курсе, – сухо заметил Пирс Уинслоу; миссис Уинслоу промолчала.

– Там были все, включая Кейев, Шванов, Мартинов и Блэков. Отныне Риккеры – столпы нашего общества, и все двери для них открыты.

– Только не эта дверь, – сказала его мать. – Ноги их не будет в этом доме. – Она помолчала. – Ты собираешься что-нибудь есть, Форрест?

– Нет, спасибо… То есть да, спасибо, я уже ем. – Он осторожно заглянул в свою тарелку. – Эта девушка очень мила. И по манерам с ней не сравнится ни одна девчонка в городе. Если бы сейчас все было так, как до войны…

Он умолк, сам не зная, что, собственно, хотел сказать. Лишь одно он сейчас знал твердо: с этого дня избранный им путь расходился с тем, по которому всю жизнь следовали его родители.

– До войны этот город больше напоминал деревню, – сказала старая миссис Форрест.

– Форрест имел в виду Мировую войну, а не Гражданскую, – пояснила Элеонора.

– Но остаются принципы, которым изменять нельзя, – сказал Пирс Уинслоу.

В следующий момент он и Форрест одновременно вспомнили историю с Кеннеморским клубом, и Уинслоу-старший, не выдержав, вспылил:

– Когда люди начинают запросто ходить в гости к осужденным преступникам, сразу понимаешь: с этими людьми что-то неладно.

– Не стоит поднимать эту тему во время еды, – быстро сказала миссис Уинслоу.

Около четырех пополудни Форрест у себя в комнате снял телефонную трубку и набрал номер.

– Мисс Риккер дома?.. Привет, это Форрест Уинслоу.

– Как ты там?

– Еле жив. А вчера все было здорово.