– Куда это она? – протянул Гудмунд.

– Забыла погонять шкурку у директора Маршалла, – ухмыльнулся Эйч.

– Ну что вы, – сощурилась Моника. – Кьяра не такая. Блейку Вудроу даже за лифчик подержаться не дает.

– Молодец, – пожал плечами Гудмунд.

Моника засмеялась, но, не услышав отклика, посмотрела на Гудмунда пристально:

– Ты серьезно, что ли?

Гудмунд снова пожал плечами:

– Значит, есть у девочки принципы. Что в этом плохого? Кто-то должен противостоять нам, раздолбаям.

– Так мы и скажем тренеру Гудолу, когда он нас возьмет за жабры, – предложил Сет.

Только теперь они заметили идущего к ним по полю тренера, который сердито поглядывал на часы, недоумевая, куда запропастились ведущие бегуны команды.

– В принципах ничего плохого нет, – буркнула Моника. – Плохо, когда ими тычут в нос другим, типа, она королева, а остальные – грязь из-под ногтей.

– Принципы – это ведь просто мнение, – заметил Гудмунд. – Она считает так, ты можешь по-другому.

Моника открыла рот, чтобы возразить, но задохнулась, сраженная внезапной догадкой:

– Она тебе нравится!

Гудмунд сделал невинное лицо.

– Точно! – Моника чуть не взвизгнула. – Боже, Гудмунд, ты бы еще в надзирательницу из концлагеря втрескался.

– Не передергивай, где я сказал, что она мне нравится? – уточнил Гудмунд. – Я просто не прочь ей вдуть.

Сет повернулся к нему:

– Вдуть? В смысле…

Он дернул бедрами вперед-назад, и все уставились на него в ужасе.

– Вы чего так смотрите?

Моника помотала головой:

– И не мечтай. Она по ходу решила, что радости в жизни выдаются ограниченными дозами, поэтому на школу их тратить не собирается.

– Таких обычно проще всего завалить, – заявил Гудмунд. – У них от нагромождения принципов равновесие нарушено. Только пальцем ткни, они брык – и ноги врозь.

Моника снова покачала головой, улыбаясь, как обычно:

– Что ты несешь?

– А знаете что? – загорелся Эйч. – Давайте забьемся? Поспорим, что Гудмунд переспит с Кьярой Лейтхаузер, например, до весенних каникул. Как раз для тебя дельце. Покажешь ей сад наслаждений.

– Сказал тот, кому до этого сада еще пилить и пилить без карты, – хмыкнула Моника.

– Эй! – обиженно протянул Эйч. – Мы же договаривались не трепаться о личном.

Моника фыркнула и отвернулась.

– Что скажешь, Сетти? – поинтересовался Гудмунд, переводя стрелки, чтобы избежать ссоры. – Имеет смысл? Стоит мне клеить Кьяру Лейтхаузер?

– Ага, – кивнул Сет. – Потом ты обнаружишь у нее тонкую душу и влюбишься по-настоящему, а она бросит тебя, когда узнает про пари, но ты докажешь свои чувства, распевая серенады под дождем на ее пороге, и на выпускном вы станцуете танец, который будет символизировать не школьные годы, а весь тот хрупкий мир, имя которому любовь…

Он замолчал под ошеломленными взглядами остальных.

– Боже, Сет! – восхищенно прошептала Моника. – «Хрупкий мир, имя которому любовь». Вставлю в следующее эссе для Эдсона.

Сет скрестил руки на груди:

– Я всего лишь имел в виду, что ваше пари – просто сценарий для какой-нибудь сопливой киношки, которую никто из нас даже в гробу смотреть не станет.

– И то правда, – согласился Гудмунд, вставая с травы. – Все равно она не мой тип.

– Конечно, – кивнула Моника. – Бедняжке и так досталось – встречаться с самым крутым, красивым и упакованным парнем школы.

Эйч возмущенно фыркнул:

– Не такой уж Блейк Вудроу и красавец.

Остальные снова вытаращили глаза.

– Достали уже так делать! Что я такого глупого сказал? У Блейка Вудроу девчачья стрижка и лоб, как у неандертальца.

– Ладно, может быть, – признала Моника после короткой паузы.

– И Гудмунд вполне мог бы ее отбить при желании, – продолжил Эйч, последним поднимаясь с травы.