Сет стоит, дрожа на солнцепеке, под ясным голубым небом без единого самолета. Потраченные на добывание еды и питья силы вдруг разом покидают его, и изнеможение накрывает с головой, словно одеялом. Он совсем выдохся, он выжат до капли.

Не разжимая объятий, он поворачивается к дому.

Дом ждет, никуда не делся, держа наготове припасенное воспоминание.

«Посмотрим, – набрал Сет на экране телефона. – Ты же знаешь мою маму».

«Что ей на этот раз не так?» – ответил Гудмунд.

«Четверка по истории».

«В Америке это называется “В”, дундук. Твою маму колышут ОТМЕТКИ?!?! Она в каком веке застряла?»

«Не в этом. Сам дундук, такие простыни катать».

Телефон почти сразу же откликнулся вибрацией входящего звонка, и Сет не удержался от улыбки.

– Яже сказал, посмотрим, – прошептал он в трубку.

– Что ее не устраивает? – возмутился Гудмунд. – Она мне не доверяет, что ли?

– Нет.

– Надо же, я и не думал, что она такая умная.

– Никто не думает. Поэтому она все время злится. Мы тут уже восемь лет, а с ней по-прежнему разговаривают, как с иностранкой, громко и раздельно.

– А она что, не иностранка?

– Ну, из Англии, но язык ведь тот же.

– Не совсем. Ты чего шепчешь?

– Они думают, я еще сплю.

Сет прислушался, не вставая с кровати. Мама топала туда-сюда, разыскивая оуэновский кларнет. Сам Оуэн в соседней комнате играл в компьютерную игру, полную драматичных гитарных соло. Все это перемежалось периодическим стуком молотка из кухни внизу, где отец уже почти год сколачивал какую-то рассчитанную на три месяца самоделку. Типичное субботнее утро, так что нет, спасибо, он лучше полежит тут, пока никто не дергает…

– СЕТ! – донеслось из коридора.

– Мне пора, – бросил он в трубку.

– Давай, Сетти, приходи, – уговаривал Гудмунд. – Сколько раз тебя звать? Предки свалили за город – это же просто открытым текстом сказано: «Гуляем!» Когда еще шанс выпадет? Один год остался, а дальше разъедемся кто куда.

– Я постараюсь, – скороговоркой заверил Сет, слыша приближающиеся тяжелые шаги мамы. – Перезвоню. – Дверь распахнулась, едва он нажал отбой. – Эй, а стучать кто будет?

– Тебе нечего от меня скрывать.

Мама кривовато усмехнулась – Сет знал, это она так извиняется.

– Еще как есть, ты даже не представляешь.

– Кто бы сомневался. Вставай. Нужно собираться.

– А мне зачем?

– Ты не видел кларнет Оуэна?

– Он вполне продержится час…

– Видел или нет?

– Ты меня совсем не слышишь?

– А ты меня слышишь? Где чертов кларнет?

– Откуда я знаю? Я ему в дворецкие не нанимался.

– Последи за языком! – рявкнула мама. – Ты же знаешь, он рассеянный. Не такой собранный, как ты. С тех самых пор, как…

Она не закончила. Не просто умолкла, а оборвала фразу на полуслове. Сету пояснений не требовалось.

– Не видел я кларнет. И все равно не понимаю, зачем мне там с ним сидеть.

– Потому. Что. Я. Хочу. Выйти. На. Пробежку, – сердито чеканя каждое слово, ответила мама и поболтала кроссовками в руке. – У меня и так мало времени на себя, а Оуэн, как тебе известно, не любит оставаться один смисс Бейкер…

– Да ладно, все с ним нормально, – не уступал Сет. – Просто выделывается, потому что хочет внимания.

Мама со свистом втянула воздух:

– Сет…

– Если я посижу, можно тогда сегодня переночевать у Гудмунда?

Мама помолчала. Гудмунда она недолюбливала, по каким-то необъяснимым даже для самой себя причинам. «Что за имя такое дурацкое? – услышал как-то Сет из родительской спальни. – Гудмунд… Он ведь не швед». – «По-моему, это норвежское», – ответил отец рассеянно. «Ну, так он и не норвежец. Хотя бывают, конечно, американцы, которые не абы кто, а ирландцы там или чероки. Покажи мне еще народ, который не перестанет выделываться, пока не припугнешь». – «Подозреваю, что при тебе в таком случае все послушно, без затей становятся американцами», – съязвил отец, и разговор заглох.