– На всякий случай. Я уже говорил, трудно быть во всем уверенным. Ты ведь знаешь, как бывает с этими штуками.

– Нет, Райли, не знаю, так как понятия не имею, что это за штуки на сей раз.

Я лишь пожал плечами. Мы оба знали, что я ей ничего не скажу.

– Сможешь сделать?

Она внимательно посмотрела на меня, потом взяла фотографии.

– Что ж, – задумчиво произнесла она, – пару дней, чтобы закончить Мэри Кассат, потом по неделе на каждую из этих двух… то есть если ничего не сорвется.

– Что может сорваться? – возразил я. – У двоих, величайших в своем деле, что, черт побери, может сорваться, Моник?!

– Не знаю, – ответила она. – Из-за глобального потепления могут подскочить цены на краски. – Но она не смогла удержаться и еще раз попыталась расколоть меня. – Райли, эти картины – такая скукотища! Неужели они действительно потрясут весь долбаный мир?

Я улыбнулся, вновь ощущая возбуждение:

– Скажем, эти картины помогут открыть дверь.

Моник устало покачала головой. Она знала, нет смысла выпытывать другие детали.

– Ладно. Отлично, мы откроем твою проклятую дверь. Три недели, обычные расценки. А что потом? Если твоя дверь действительно откроется?

Я ничего не мог с собой поделать. Я действительно чувствовал это. И хотел, чтобы Моник почувствовала это вместе со мной. Я приблизился к ней на полшага, и она не отодвинулась. Мой взгляд замер на ней.

– Потом, Моник, – жарко замурлыкал я громким шепотом и увидел, как у нее на шее и руках волоски встали дыбом, – потом ты сделаешь для меня что-то удивительное, что-то невероятно впечатляющее, и с его помощью я устрою самое потрясающее исчезновение, какое когда-либо видел мир.

Моник задрожала. Она в упор смотрела на меня и на какой-то миг подалась вперед, ко мне. Но когда я качнулся ей навстречу, Моник встряхнулась и отступила назад. Потом вздохнула, всем своим видом показывая, что не даст увлечь себя животным магнетизмом и мелодрамой.

– И какое вознаграждение после всех твоих «если»?

Я почувствовал, как лицо у меня вновь расплывается в хищной улыбке.

– Восемь цифр.

– Неплохо, – отозвалась она.

– Это только твоя доля, Моник, – уточнил я.

На миг у нее перехватило дыхание. Она уставилась на меня, словно в ожидании какого-то намека на шутку. Но я, конечно, не шутил. Она это поняла.

– Боже правый, Райли! – после долгой паузы выдохнула она. – Что вообще может…

Я поднял руку:

– Это все предположения. Пока.

– Боже правый! – повторила она.

Она понимала, что нет смысла спрашивать что-то еще, и на минуту задумалась. Я видел, как поворачиваются у нее в голове колесики, и она принялась кусать губы. Делая это, она выглядела невероятно соблазнительной, и мне хотелось помочь ей. Но я сдержался. Я дал ей осмыслить – восемь цифр. Это означало… десять миллионов долларов? Двадцать? И тогда моя доля составила бы…

– Ради бога, – наконец не выдержала она, – ради всего святого, скажи, что может стоить сотни миллионов долларов? – (Я лишь покачал головой.) – Ты ведь имеешь в виду доллары? – подняв бровь, спросила она.

– Доллары, – радостно ответил я. – Наличка, отследить невозможно. Больше долларов, чем ты видела раньше или увидишь снова.

Моник судорожно вздохнула.

– Ну что? – спросил я. – Участвуешь?

– Черт, да! – ответила она хриплым голосом, в одном шаге от секса.

Меня как дубиной огрело. Я наклонился ближе к ней, и она тоже неосознанно пододвинулась ко мне. Такие деньжищи на кого угодно подействуют. Еще ближе, и ее дыхание стало чуть прерывистым. А потом мое дыхание слегка коснулось ее лица, и на миг я уверился, что… но нет, черт побери! В последнее мгновение Моник повернула голову, и мои губы коснулись ее щеки. Я не сразу отнял губы от ее щеки, думая, может быть… но нет. Этого не случится. Я вздохнул и отступил назад.