От самого приезда в Петербург в 1822 году я жил постоянно вместе с другом моим, товарищем по университету, Александром Парчевским. Во время происшествия мы квартировали в известном доме Иохима, в бывшей Мещанской (теперь Казанской) улице, напротив Столярного переулка. Квартира наша, в 3 этаже, расположена была следующим образом. При входе с лестницы малая передняя, из ней налево большая кухня, с окном, выходящим на лестницу так, что в него можно было видеть, кто к нам приходит. Затем вторая передняя побольше первой.

Она вела в большую комнату, служащую нам общею гостиною; из ней направо также общий кабинет, где каждый из нас имел бюро. Налево из гостиной темная комната, общая нашa спальня. Мы не обедали дома, и в кухне помещался наш лакей Антон.

Мы имели собаку, большого легавого кобеля Бекаса. Пес этот был замечательно смышленое животное, до того, что в том, что его лично интересовало, он понимал наш разговор. Уходя со двора вечером, когда мы отправлялись к близким знакомым, то брали с собой Бекаса, что ему доставляло большое удовольствие. В других случаях он оставался дома. Когда мы собирались уходить, Бекас напряженно прислушивался к нашим речам, сам научившись понимать их. Если мы согласились между собой, что он пойдет с нами, то он впадал в радостный восторг, прыгал по комнатам, подавал нам шляпы и палки. Если же уразумел, что должен остаться дома, то с грустным выражением в глазах ложился под диван и в негодовании даже не провожал нас до дверей. Ночью это был самый чуткий страж.

В половине октября товарищ мой уехал на несколько времени в свое поместье в Виленской губернии, и в квартире остался я один с лакеем и собакой. Я вел тогда жизнь довольно рассеянную, бывал много в свете, но главное – принадлежал к кружку, где мы много играли, преимущественно в самую завлекательную игру «квинтичь»; вследствие этого я возвращался домой очень поздно, иногда на следующее утро, и вообще не ложился ранее третьего или четвертого часа. Однажды я заболел так называемою жабою (опасным воспалением горла) и должен был оставаться дома; тогда я читал часа с два в постели.

В первую же ночь, так проводимую дома, я продолжал читать в постели, когда часы прозвонили «страшный час полуночи». Бекас спал в углу на своей подушке. Только вдруг вижу я, что он встает с глухим ворчанием и с глазами устремленными на дверь спальни. Потом замечаю на собаке признаки необыкновенного волнения и страха. Она подходит ко мне, вся шерсть встала на ней дыбом, глаза обращены на дверь, и она продолжает ворчать и трясется всем телом. Это меня тем более удивило, что когда что-нибудь тревожит ее ночью, то она обыкновенно не ворчит, а громко лает и бросается вперед. Я остаюсь в недоумении, когда раздается вдруг сильный стук во входную дверь и кто-то шевелит ручкою замка, как бы стремясь отворить эту дверь, запертую ключом. Я сначала подумал, не возвратился ли внезапно с дороги мой товарищ, и, позвав лакея, спросил его: не видел ли он из своего окна, кто так поздно, не звоня, ломится в дверь? Заспанный Антон принадлежал к тому разряду слуг, которые не много церемонятся со своими господами, поэтому он и отвечал грубо:

– В окно не видно никого, да и никого нет.

– Кто же это стучит?

– А кто его знает? Это уже пятая ночь. Если бы вы приходили домой раньше, то слышали бы это не в первый раз. Мне сначала страшно было и я попросил знакомого лакея, жильца со второго этажа, ночевать со мною; теперь уже привык, пусть его стучит.

Я встал, взял свечу и пошел к двери, позвав собаку, но Бекас вместо того, чтобы следовать за мною, вскочил на мою постель и забился под одеяло. Я сперва удостоверился, смотря в окно лакейской, что у моих дверей действительно никто не стоял, как между тем замочная ручка не переставала стучать, шибко поднимаясь и опускаясь. Я отпер внезапно дверь, думая поймать кого-нибудь, таким бразом забавляющегося, но не было никого. Когда дверь стояла отворенною, то ручка переставала двигаться. Мне пришла мысль, что быть может из квартиры напротив моих дверей или с лестницы, ведущей в верхний этаж, какой-нибудь шутник зацепил нитку за ручку и шевелит ею. Но по тщательному осмотру ничего подобного не оказалось. Антон между тем позволил себе подтрунивать над моими поисками. Как только дверь была опять заперта, ручка стала по-прежнему сильно стучать. Я спросил, долго ли это будет продолжаться? Антон отвечал, что стучит обыкновенно четверть часа или двадцать минут и, действительно, вскоре все успокоилось. Тогда и Бекас возвратился на свою подушку. Признаюсь, что я не вскоре после этого заснул.