Я после того случая дядю Серегу еще больше зауважал.

Середина сентября – мое любимое время года. Красотища потому что! Лес уже разноцветный, осенью тронутый, но трава еще зеленая, и даже цветы кое-где видны. Стрекоз почему-то много было в тот теплый солнечный день. Ветерок легкий, листва так весело шумит…

Впрочем, тепло теплом, а ветерок иногда задувал довольно-таки прохладный. И я не пожалел, что надел поверх толстовки коричневую замшевую безрукавку. Отличная безрукавка, вот только пуговицы чуток великоваты для петель: вечно возишься с ними, чтобы в петли протолкнуть, расстегнуть или застегнуть. То ли дело молния: вжик – и готово! Зато пуговицы, я вам скажу… Их дядя Серега нашел на толкучке, где любители всякой старины тусуются. Эти пуговицы с формы пожарных прошлого, ну двадцатого, века, еще довоенной формы. Там отчеканена пожарная каска на фоне двух перекрещенных топориков. Между прочим, мамин дед работал пожарным и погиб на службе. Эти пуговицы мне о нем напоминают, это раз, и вдобавок с ними моя безрукавка смотрится офигенно стильно!

Бродили мы, бродили, пока не вышли на окраину заброшенного кладбища. Очень старого какого-то: кресты деревянные уже полегли; металлические, ржавые, кое-где торчат; видно несколько покосившихся пирамидок со звездочками; могилки заплело травой. Кое-кто из наших порывался побродить между ними, но Потап воскликнул:

– Лучше не надо!

– А что, боишься, за ногу кто-нибудь схватит? – усмехнулась Лили, и Потап серьезно ответил:

– Боюсь, да! Здесь всякое бывало. Кладбище очень большое: пойдешь по нему – невесть куда выйдешь, да и выйдешь ли, еще вопрос. Вон там видишь ельник? Под этими елями, говорят, кости находили.

– А они чьи были, человеческие или звериные? – спросила Лили.

– Человеческие, конечно, – буркнул Потап.

– Ты их сам видел? – недоверчиво вскинула брови Лили.

– Видел! И я видел, и другие видели! – огрызнулся Потап. – Овер до фига, кто видел!

– А еще чего они видели? – с издевкой вмешался Витька Аболдин. – Какого-нибудь мальчика, который бродит по кладбищу и плачет, потому что пошел один погулять и теперь не может найти маму? А потом он вдруг радостно бросается к какой-то могилке с криком «Нашел, нашел!» – и исчезает в ней, а на кресте написано, что здесь похоронены мать и ее маленький сын? – И Витька захохотал, покосившись на Лили.

– А может быть, видели девчонку, которой не нравится фотка на ее памятнике, поэтому она выходит из могилы и просит всех, кто ей попадется на пути, сделать другой снимок? – Это уже Кирилл Слепак противным таким пренебрежительным тоном высказался. И тоже покосился на Лили…

Понятно! Все с ними понятно! Они положили глаз на красоты Лили и теперь выпендриваются, старательно выставляя перед ней Потапа дураком и трепачом. А эти пацаны, между прочим, приехали к нему на день рождения и только что ели-пили за его столом и говорили всякие слова на тему «Наш Потап – самый суперский Потап на свете!».

– Да ладно токсичить! – Потап решил не давать себя в обиду. – Вон деревья, видите? Они вроде березы, стволы у них березовые – а листья как у рябины, понятно? Такие только на этом кладбище растут!

– Мутанты, что ли? – с сомнением протянула Лили.

– Не знаю, – дернул плечами Потап. – Зато если пойти по этому кладбищу во‑он туда, говорят, обязательно добредешь до дерева-урода – страшного, корявого, огромного… А на его ветке висит старая ведьма.

– Старая ведьма висит на дереве-уроде?! – повторила Лили чуть ли не по слогам. – При-кол-дес… И давно висит?

– Лет, наверное, пятнадцать, – ответил Потап. – Или двадцать… Не знаю точно.