В коридоре невыносимо громко тикали настенные часы. Грохотали как куранты. Тоха раньше не замечал, насколько они шумные. Время шло, а дед только-только начал ставить пешки. Тоха весь извелся, наблюдая, как меееедленно занимает клетку очередной безликий воин с круглой деревянной головой. Наконец, не выдержав, Тоха сказал:

– Дед, вот ты в погранвойсках служил и вообще…

– Ну, служил. – Старик качнул головой, потянулся за пешкой.

– Ты контрабандистов ловил, в настоящем бою был, даже ранение имеешь…

– Ну, имею.

– Вот скажи, как ты… – Тоха замялся, подыскивая слово. Очень уж ему не хотелось произносить вслух… Не найдя ничего более подходящего, Тоха покраснел и выпалил: – Вот когда страшно – по-настоящему, что аж живот крутит, – а сделать все равно надо, как ты это делал?

Вчера он проигрывал этот разговор в голове, и все получалось складно. Тоха спрашивал деда, где тот черпал силы, откуда брал решимость, чтобы перебороть страх, от которого позорно трясутся коленки. Но по части разговоров хороши были Серый и Жан. У Тохи заготовленная речь смешалась, перепуталась, распалась на нечленораздельное мычание. Но дед понял. Он очень долго и серьезно разглядывал внука, вертя в пальцах последнюю пешку:

– Знаешь, Антошка, я на границе двенадцать лет отслужил, и на Дальнем Востоке, и в Казахстане, еще при Союзе, да много где… Четыре раза в бою был – да то как? Бой не бой – стычка. Вот мой отец, прадед твой, значит, Великую Отечественную прошел, вот он в настоящих боях бывал. И он мне, когда жив был, рассказывал так: страх – это такая штука: чуть слабину ему дашь, и он тебя убьет. Я тогда это накрепко запомнил и, когда мой отряд впервые в перестрелку ввязался, сразу его слова вспомнил.

– А ты совсем не боялся? – тихо спросил Тоха.

– Боялся, конечно, – как не бояться? Двое не боятся – дурак да мертвец. Только у меня времени не было, чтобы страх осознать. Уж больно быстро все происходило…

– А когда медленно? Если времени полно и ты ждешь, когда случится что-то плохое, и больше думать ни о чем не можешь?

– И такое было, да. – Дед многозначительно покивал. – После первой перестрелки даже на пост наблюдения заходить страшновато было. Я, чтобы об этом не думать, работой себя грузил, за все хватался. На отбое с ног валился и до побудки спал, на глупые мысли времени не оставалось. Ну а работа в армии монотонная, не творческая совсем, так, чтобы не скучно было, я с работой спорил.

– Это как? – не понял Тоха.

– Ооо, это, внучек, такая история! Этому меня тоже прадедушка твой научил. Берешься, значит, за большое и сложное дело и даешь себе зарок его выполнить. А сам себе награду придумываешь. Дескать, сделаю если, то будет все по-моему. Ну, скажем, здоровенную траншею роешь, а сам думаешь – если закончу до темноты, то в следующем карауле все будет гладко. И вот не поверишь – так любая работа веселее идет. Сам с собой споришь, сам у себя спор выигрываешь – и сам же доволен! – Дед задумчиво подпер подбородок кулаком. – Откуда это у тебя мысли такие тяжелые, а, Антошка? Из-за друга твоего? Из-за Юрки, да? В таком возрасте со смертью столкнуться – тут испугаться немудрено. Стыдиться здесь нечего…

Он протянул тяжелую ладонь, потрепал внука по отросшему ежику рыжих волос. Тоха снял очки, задумчиво закусил дужку. Нет, такие вещи не рассказывают даже самым близким людям. Дедушка умный и тактичный, глубже, чем надо, лезть не станет. Тоха водрузил очки на нос, поправил профессорским жестом:

– Дед, давай так: если сегодня я выиграю, то будет по-моему?