– Какая еще Полина? – не понял я.

– Так я назвала планету – Полина.

– С чего это ты решила, что имеешь право давать имя планете?

– Как с чего? С того, что я первый человек, на нее ступивший.

– Почему вдруг ты-то первый?

– Я первая выпала из люка, значит, и приземлилась первая. А значит, по всем обычаям, имею право ее называть. И я назвала ее Полиной.

Я не нашелся что сказать. Груша была права.

Она продолжала болтать про свою планету, расхваливала ее, расписывала великое будущее: города-исследователи, институты мерзлотоведения и генетики… короче, биогенный гляциологический рай. Я уже собирался испортить ей настроение и рассказать про дом-людоед, но тут обратил внимание на часы.

– А часы? – спросил я.

– Что часы?

– Откуда тогда часы? Ты же говоришь, что планета необитаема!

– Ну, ты, Тимоня, и обскурант! – Груша хлопнула в ладоши. – Ну, ты и дремучий! Я открыла новую планету, я открыла новый экзовид, возможно, разумный, а ты… И вообще, какое-то у тебя похоронное настроение.

Я оглянулся на Колючку, увидел его веселые бесшабашные глаза кролика-имбецила и подумал, что вряд ли в нем мы найдем брата по разуму. Может быть, брата по недоразумению – это да.

– Я у тебя про часы спрашиваю. Откуда ты их взяла?

– Нашла, – игриво ответила Груша. – Они в том ящике были, из трюма. Он о камни хлопнулся и раскололся. А я заглянула. Думала, что там что-то полезное, а обнаружила только часы. Вот и взяла. На память.

– Точно в ящике?

– Точно. А что?

– Местные вещи могут быть опасны…

– С чего вдруг? – прищурилась Груша.

Ну, тут уж я не утерпел и рассказал про свое приключение. Про дом.

И очень раскаялся. Потому что Груша издевалась надо мной всю дорогу до костра. Упражнялась в остроумии на все лады. Так что под конец мне даже стало стыдно.

Костер был виден издали. Маленький уютный огонек между серыми глыбами. Я неожиданно почувствовал, что замерз и хочу к огню.

– А что там горит? – спросила Груша. – Деревьев здесь нет…

– Камни горят.

– Что значит «камни»? Ты хочешь сказать – уголь? Или торф? Но уголь может быть только на планете, где были леса, а тут нет органики. Что горит?

– Камни горят, я тебе говорю. У Баркова есть егерская зажигалка, которая даже камни зажигает.

– Чушь, – возразила Груша. – Камни не могут гореть в обычных условиях. Что за егерская зажигалка?

– Ну, зажигалка как зажигалка. Поджигает.

– Камни?

– Камни.

– А дом пытался тебя сожрать?

– Ну да. Я же тебе объяснял: это совсем не дом был, а полип…

– Угу, полип, – кивнула Груша. – Ах он какой… Может, и не полип вовсе, а медуза? Или креветка? Креветка-мутант, прикинувшаяся домом! Ты хоть сам понимаешь, что ты городишь?

– Я не горожу. Спроси у Баркова, он тоже там был.

– Вы же психи, чего у вас спрашивать… Вас лечить надо. Ты, может, считаешь, что и мои часы тоже живые?

– Я не знаю.

Груша сняла с пояса часы, потрясла. Внутри звякнули пружинки, колесики какие-то.

– Слышишь?

– Дай посмотреть.

– На. – Груша простосердечно протянула мне кукушку.

Я взял часы осторожно, ожидая, что сейчас вместо кукушки из механизма вылетит кривой турецкий кинжал. Но кинжал не выскочил.

Часы как часы. Зачем их туда, в тот ящик, положили, интересно?

Колючка щелкнул колючками на спине и громко понюхал воздух. Глаза его забегали по морде, уши завязались в спираль, сам Колючка издал странный звук, который я опознал как «иго-го»… Ну, или что-то вроде того.

Изобразив свое «иго-го», Колючка перелетел через большой камень и попрыгал к костру.

– Колючка, ты куда? – крикнула вслед Груша. – Назад! Иди назад!

Но Колючка ее не послушал. Вернее, не услышал даже. Игогокая, он скакал между камнями, стремясь к огню, как мотылек.