Вслед Рыбкину неслись поздравления. И шутки. Даже боцман пошутил:

– Отдал бы ты ее коку, на ужин.

Рыбкин при этом чуть не сорвался с трапа и покрепче прижал свое драгоценное страшилище к груди. А что с ним будет, когда Алешка наврет ему о своей двуногой рыбине! Интересный народ, эти ученые. Штокман как-то за ужином рассказал, что один ученый-энтомолог, который букашек изучает, открыл неизвестного крошечного паучка и сошел с ума от радости. И назвал этого паучка именем своей жены. Они, наверное, жена и паучок, чем-то похожи были.

– Числом ног, что ли? – свредничал Алешка.

Возможно: или у паука всего две ноги, или у жены ученого шесть ног.

Во всяком случае, Алешку так поразил этот рассказ, что он тут же пересказал его маме в очередной бутылке с сахарным песком.

– Дай посмотреть, – попросил я, когда Алешка вложил письмо в конверт.

Он нехотя вынул и протянул мне листок со своими каракулями.

«Дарагая мама! Нам тут очень весело. У жены одного ученава оказалось шесть ног. И он сашел с ума от радости. А ихтеандер Рыпкин поймал страшилишче с удачкой на носу. И тоже сашел с ума от радости…»

Как бы и наша мама… от радости… Подумает еще, что мы не в экспедиции в Тихом океане, а на экскурсии… в сумасшедшем доме.

Я так и сказал Алешке. А он усмехнулся и успокоил меня:

– Дим, наша мама умная.

Жизнь на судне шла своим чередом. Мы даже начали забывать, что папа здесь на задании. А он не забывал. Правда, это было совсем незаметно. Он только болтался по кораблю и трепался со всеми (извини, папа), кто ему попадался на пути. И задавал всякие смешные вопросы. И выслушивал смешные ответы. И всем нравилось, что этот богач такой наивный и простой. И старались рассказывать ему и объяснять как можно больше и подробнее. Тем более что папа очень внимательно их слушал. Это называется сбор информации.

И, конечно, папа все время «просеивал» эту информацию в своей голове. И, видимо, что-то там оставалось – важное и ценное. Потому что он становился все озабоченнее, правда, только тогда, когда находился наедине с нами или с капитаном. А так он был все время весел, любопытен и в хорошем настроении.

Мы с Алешкой, конечно, забыли о своих ролях детей олигарха. Да и не знали мы этих ролей, никогда такими детьми не были и с такими детьми не общались. И оказалось, что такое нормальное поведение сослужило нам хорошую службу. Нас приняли в коллектив и относились к нам без настороженности, открыто.

– Нормальные хлопцы, – сказал как-то кок Сковорода. – И лопают как нормальные люди. Я боялся, что капризничать будут, деликатесов требовать, а они – нет, метут все подряд. Кабы нам из-за них голодом не сесть. А вообще мне любо, когда люди хорошо едят. И приятно, и полезно. И коку авторитетно.

Мы с Алешкой уже так привыкли к жизни на корабле, что наша «Афалина» казалась нам чьей-то гостеприимной дачей, куда нас пригласили погостить. Мы были в курсе всех научных дел и личной жизни каждого матроса и ученого. Вот только с боцманом мы мало общались из-за его глухоты и нелюдимости. Хотя моряк он был, как сказал капитан, справный. Все хозяйство на корабле, которым заведовал боцман, всегда было в исправности, всегда безупречно работало и блестело чистотой.

А экватор приближался. Мне даже казалось, что наши ботаники и биологи с ихтиологами больше занимаются приготовлениями к празднику, чем своей любимой наукой. Все секретничали, шептались, перемигивались и шутили. Особенно над Рыбкиным.

– А Рыбкин, – говорил веселый матрос, – проглотит живьем двух летучих рыбок, запьет их двумя литрами воды и будет изображать из себя аквариум.