– А зачем она сегодня опять тебя прибила?

– Ну вот, уж и прибила! Да ничего подобного – ударила всего два раза, даже вовсе и больно не было.

– Да ведь ты же плакала?

– Ну, да, плакала… Так что ж из этого? Глаза у меня на мокром месте, оттого и плакала… А вот сейчас, видишь, уж и не плачу вовсе, не плачу, а смеюсь. Ха-ха-ха, миленький ты мой, глупенький ты мой горбунок, Веничка! Славный ты мой, верный дружок!..

Дося действительно уже смеялась – искренне, беззаботно. На порозовевших, еще сохранивших следы недавних слез щечках заиграли две чрезвычайно милые ямочки, а карие глаза заблестели, словно черные вишни, обрызганные дождем. Теперь Дося уже не казалась той обиженной и несчастной девочкой, которая несколько минут назад прибежала поведать свое горе маленькому другу.

Веня ласково смотрел на девочку.

Дети встретились два года тому назад в соседней лавке, где они оба закупали себе провизию на день. Он, пасынок швеи Дубякиной, и она, крестница и воспитанница драматической актрисы частного театра Ирины Иосифовны Подгорской, снимавшей комнату в том же доме, где жили Веня с мачехой.

Случилось так, что Дося, прибежавшая в лавку за восьмушкой чая и фунтом[1] ситного, потеряла деньги по дороге, и ей нечем было платить. Убедившись в своей потере, девочка помертвела. Ирина Иосифовна была строга со своей крестницей и не спускала ей никаких оплошностей; Досе грозило серьезное наказание. Сама не своя, девочка выбежала из лавки и, вернувшись во двор большого дома, вместо того чтобы подняться наверх, к себе в комнату, забилась в темный угол двора, где были сложены поленья дров и всякая рухлядь, укрытая от посторонних глаз, и предалась своему горю… Здесь и нашел ее Веня, тотчас же следом за девочкой покинувший лавку. Нашел и дал ей ту небольшую сумму денег, что оставила ему на обед мачеха, не успевшая накануне купить ему еду.

Дося не колеблясь приняла помощь от своего неожиданного благодетеля, а Веня храбро вынес до вечера муки голода, на которые обрек себя ради чужого блага.

С этого дня и началась дружба детей.

Надо сказать, что Дося Оврагина пользовалась исключительным влиянием среди дворовой детворы, собиравшейся на дне глубокого двора-колодца. Это были дети жильцов огромного каменного дома, населявших маленькие квартирки. Дося была старше их всех, к тому же более развитой и начитанной.

До сих пор эти ребятишки – здоровые, шумные и суетливые, как маленькие зверьки, избегали общества слабого, хилого и тихого Вени.

– Уйди от греха подальше, еще толкнут тебя ненароком, ушибут – заплачешь, нам же достанется, – часто слышал от детей маленький калека повторенную на десятки ладов одну и ту же фразу. Он поневоле вынужден был сторониться шумного и веселого детского общества, не желавшего принимать горбуна в свой кружок.

Но со дня знакомства с Досей, после оказанной ей услуги, Венина жизнь круто изменилась.

В ту пору двенадцатилетняя Дося царила и властвовала над детским кружком. Она первой среди дворовой детворы заводила игры, придумывала интересные забавы, и ей беспрекословно подчинялись все здешние ребятишки. Поэтому, когда однажды тоном, не допускающим возражений, Дося категорически заявила ребятам, что «горбунок» отныне будет участвовать в их играх, дети покорились неизбежному, и Веня был единогласно принят в их кружок.

Было что-то притягивающее в открытом, веселом, хотя и легкомысленном характере Доси, что главным образом и подчиняло ей остальных детей. Подчинился ей и Веня. Теперь он как маленький паж ходил за своей королевой и безропотно позволял ей командовать собой.