Отец явно начал заводиться, но я невозмутимо делал вид, что заветное разрешение получено.

– Да, папа, спасибо большое, я рад, что ты мне разрешил ехать. Пока.

– Что спасибо? Я тебе не разрешал, да я…

Что «я», услышать не получилось. Я повесил трубку и повернулся к Томе, нацепив на лицо невозмутимую гримасу удовлетворения.

– Ну все, Тамара Ипполитовна, дело в шляпе, отец разрешил ехать, а еще удачи пожелал! – заверил я.

И с этими словами незаметно выдернул кабель телефона из разъема. От греха подальше, если папа таки захочет перезвонить.

Тома, судя по всему, ор моего отца не слышала – просто, наверное, ожидала более короткого разговора, вот и напряглась сперва. Пыль, которой было полно в штабе, сыграла свою роль – динамик забился, и слышимость резко упала.

– А чего же трубку мне не дал? Я же здесь за этим.

– Так папа на работу спешил, – я коротко пожал плечами. – Говорит, Тамаре Ипполитовне привет передавай.

Тома помолчала, подумала – годится ли такое разрешение или нет, а по итогу только отмахнулась.

– Хорошие у тебя родители, Миш! Не каждый вот так своих детей поддерживает.

Я кивнул. Разговор был закончен, Тома пошла по своим делам, а я вернулся к сборам. До поезда оставалось всего несколько часов, и за это время надо было не только вещи скидать, но и попрощаться с ребятами и тренерами. Для этого нас собрали на площадке, где обычно проводили. Идя туда, я заметил, что к воротам лагеря подъехал автобус.

– Вот говорил я маме, что мне половина этого добра не понадобится, – недовольно бурчал Муравей.

Его рюкзак оказался настолько забит вещами, что был с него ростом. Нас попросили взять с собой вещи сразу, чтобы после прощания сесть в автобус. Естественно, меня и остальных приглашенных в Москву пацанов это не касалось, но прощаться мы вышли со всеми ребятами, и тоже с рюкзаками наперевес.

– Ребята, надеюсь, в лагере вы провели незабываемые дни! – завела шарманку Тамара.

Она говорила настолько проникновенно, что даже носовой платок достала заранее – собралась пустить слезу. Старшая пионервожатая призналась, что в наш поток получила незабываемые впечатления и очень рада была наблюдать за такими талантливыми ребятами, какие собрались в лагере.

– Надеюсь, многих из вас я еще увижу на соревнованиях, а там, может быть, даже на Олимпиаде! Ребята, до новых встреч!

Мы, как положено, похлопали. А Тома, тоже как положено, выдавила из себя скупую слезу. Подмахнула заранее подготовленным платком и гулко выдохнула. Все-таки, несмотря на всю напускную строгость, старшая пионервожатая оказалась замечательным человеком. Отзывчивым, справедливым, но требовательным.

Слова остальным, включая директора, она давать не стала, потому что водитель автобуса докурил вторую сигарету и жестами начал поторапливать старшую пионервожатую – мол, график, опаздывать никак нельзя, и вообще – кроме этого рейса есть и другие. Однако прежде чем все утрамбовались в автобус, еще несколько минут ушло на теплые прощания. Пионеры обнимались друг с другом, чего-то там желали и выражали всяческие надежды – такие вот расставания часто бывают излишне патетичны и украшены клятвами дружбы навек. Я делал все то же самое, разве что понимал, что с подавляющим большинством ребят больше не увижусь никогда.

– Ну, дружище, буду по тебе скучать! – ко мне подошел Шмель.

– Взаимно, – я пожал ему руку на прощание, мы крепко обнялись. – Тренируйся, и все будет. Может. и права Тамара, еще на Олимпиаде увидимся.

– Ну, меня-то никто в Динамо не приглашает, – отмахнулся Шмель.

– Все впереди, – улыбнулся я.