Неужели тетушка ждет, что ее будут просвещать? – спрашивал себя Тедди. А иначе зачем они сюда тащились?

– Жаворонка узнают по его пению, – назидательно сообщил он. – По прекрасному пению.

Просвещать тетку в вопросах прекрасного было, разумеется, гиблым делом. Прекрасное – это данность, которую ты либо воспринимаешь, либо нет. Его сестры, Памела и Урсула, воспринимали. А старший брат Морис – нет. Братишка Джимми для прекрасного был еще слишком мал, а отец, как видно, слишком стар. У отца, Хью, была граммофонная пластинка «Взлетающий жаворонок», которую они слушали дождливыми воскресными днями. Но та чарующая музыка и близко не стояла к настоящей песне жаворонка. «Искусство, – говорила, точнее, внушала ему мать, Сильви, – призвано нести истину о предмете, а не быть истиной». Покойный дед Тедди по материнской линии был известным художником, и такое родство позволяло маме выносить авторитетные суждения об искусстве. Равно как и о прекрасном, считал Тедди. Все эти понятия – Искусство, Истина, Прекрасное – в маминых устах будто бы начинались с прописной буквы.

– Если жаворонок летает высоко, – без всякой надежды продолжал он, обращаясь к Иззи, – значит погода ясная.

– Ну, знаешь ли, ясную погоду видно безо всяких птичек: достаточно посмотреть вокруг, – сказала Иззи. – Сегодня, к примеру, погодка чудная. Люблю солнце, – добавила она, закрыв глаза и воздев к небу наштукатуренное лицо.

«Кто ж не любит солнца?» – подумал Тедди. Исключение составляла разве что его родная бабушка, жившая затворницей в Хэмпстеде: у нее в гостиной всегда были задернуты тяжелые бархатные шторы, чтобы не впускать в дом солнечный свет. Или чтобы не выпускать мрак.

«Рыцарский устав», затверженный наизусть из «Руководства по скаутингу», которое помогало ему в минуты растерянности (даже теперь, когда он по своей воле отошел от скаутского движения), гласил: «Рыцарство требует, чтобы юноши радостно и с доброй волей выполняли самую тяжелую и черную работу и чтобы они делали добро другим».

Видимо, к такому разряду обязанностей относилась и прогулка с Иззи. Как ни крути, это была тяжелая работа.

Заслонив глаза от солнца, он поискал в небе жаворонка. Тот больше не появлялся; пришлось довольствоваться маневрами ласточек. Ему вспомнился Икар: каким, интересно, выглядел он с земли? Наверное, огромным. Но ведь Икар – это миф, правда? После летних каникул Тедди предстояло отправиться в школу-интернат, но прежде нужно было многое разложить по полочкам. «Учись быть стоиком, дружище, – советовал ему отец. – Тебя ждет испытание – в этом, по моему разумению, и заключается весь смысл. Советую тебе держаться ниже парапета, – добавлял он. – Не тонуть, но и не высовываться, а барахтаться, так сказать, посередке».

Эту школу, по словам бабушки (той самой, из Хэмпстеда, единственной, поскольку мать Сильви давным-давно умерла), окончили «все мужчины у нас в роду»; можно было подумать, это закон, соблюдаемый с незапамятных времен. Тедди подозревал, что и сына его ждет та же участь, хотя сын еще только маячил где-то в невообразимо далеком будущем. На самом деле даже и не маячил – в его будущем имелась лишь дочка Виола, а сыновей не предвиделось. Об этом оставалось только сожалеть (не вслух, естественно, и уж тем более не в присутствии Виолы, которая ответила бы возмущенной отповедью).

Тедди поразился, когда Иззи вдруг запела и, что совсем уж невероятно, стала приплясывать. «Alouette, gentille alouette». Французского он, считай, не знал, но словечко «gentille» звучало красиво.