В последнее время весь потенциал мозга, который он привык тратить на телепатию, исходил на хаос из тысяч мыслей, домыслов, расчётов, воспоминаний. Главным образом Артур обдумывал своё прошлое и пытался уверить самого себя в хоть каких-то перспективах счастливого будущего.

Окончательно убедившись, что сон не придёт, он высунулся из-под одеяла и тупо уставился в потолок. Ладонь упёрлась в стену – в соседней камере держали Глеба. Так Артуру казалось, что друг становится чуть ближе. В полнолуние Глебу было несладко – зверь всегда рвался наружу, даже несмотря на сдерживающие оковы заклинаний.

Артур думал обо всём и обо всех. Штаб не держал своих пленников в курсе происходящего в мире. Допросчики вытянули из них всю имеющуюся информацию и засунули в тюрьму, словно исписанную тетрадь, которую некуда выкинуть, – в дальнюю тумбочку.

Раз в день всех выводили на прогулку, предварительно нацепив блокирующие магию наручники. Разговаривать не разрешалось, собираться в группы тоже. Заключённые ходили одним и тем же маршрутом круг за кругом, разминая обмякшие мышцы. На таких прогулках Артур пытался перекинуться парой слов с Глебом, но это пресекли моментально.

Также Артур видел Ратмира и его парней. Бывших варягов стерегли, как особо опасных, им запрещалось находиться рядом, их камеры располагались в разных концах тюрьмы, за каждым следил отдельный сотрудник. По сравнению с ними Артуру ещё грех было жаловаться.

Кормили здесь плохо, зато с бесплатной доставкой до двери. Чаще всего в дверную форточку подавали большое корыто пресной каши с кружкой воды, рассчитанные на целые сутки. Поначалу Артуру становилось так паршиво от кормёжки, что он мог не есть по двое-трое суток. Зато с голодухи каша приобретала хоть какой-то вкус.

В подобных мыслях Артур провёл ещё пару часов, пока не заснул, напоследок придя к выводу о бессмысленности собственного существования.

Однако всё изменилось следующим утром.

Уже обыденное пробуждение противным металлическим звоном дубинки по двери камеры ознаменовало новый день. Затем последовал ещё более противный гулкий голос охранника, приказывающего встать лицом к стене, чему Артур покорно повиновался.

Заключённых отвели на внутренний двор, представляющий собой круглый пустырь-колодец, окружённый высокими стенами тюрьмы. Сюда не поступали ни свежий ветер, ни прямые лучи Солнца, но по сравнению с камерой даже это придавало чуточку света в мрачные будни.

В натоптанный круг выводили по одному. Следом за Глебом, мрачно глядя в спину друга, на песок ступил Артур, после чего следовали два часа монотонной ходьбы. Скоро счёт времени совершенно потерялся – сложно было сказать, сколько кругов осталось позади, а сколько ещё ожидало впереди. Зато наконец голова освободилась ото всех мыслей. Почему-то не думать ни о чём получалось только здесь.

Но вдруг чужая мысль ворвалась в его разум.

Артур сначала её даже не заметил. Потом принял за свою собственную, попытался изгнать, но та никак не хотела исчезать, а через какое-то время и вовсе начала раздражать, словно комар над ухом. Она крутилась и крутилась, настырно цеплялась, не желая подчиняться воле хозяина, пока не сформировалась в нечто более-менее целое. Как ни странно, ею оказалось его имя.

«Артур».

Зачем ему звать самого себя в своей собственной голове? Бред какой-то…

Он дёрнул головой, почесал ухо – то зачесалось, будто мысль тревожила барабанную перепонку.

«Артур!»

Нет, это точно шиза какая-то. Мысль не только надоедливая, ещё и наглая! Она не зовёт, она требует!