– Вы очень любезны, мистер Бойлен, – сказала Гретхен.

– Суббота для меня счастливый день, – сказал он, запуская мотор.

Гретхен понятия не имела, что он имел в виду. Не будь он ее боссом, и к тому же таким старым – ему было лет сорок – сорок пять, – она сумела бы как-нибудь отказаться. Теперь она жалела о несостоявшейся рискованной прогулке через лес, об утраченной возможности продолжить эту почти непристойную игру: быть может, солдаты увидели бы ее и бросились преследовать… Прихрамывая, скакали бы эти храбрецы за своей дичью. Эта игра обошлась бы им в восемьсот долларов.

– Вы знаете такое местечко – «Постоялый двор»? – спросил Бойлен, включая зажигание.

– Я слышала о нем, – ответила Гретхен. Это был очень дорогой ресторан при маленькой гостинице на обрыве над рекой.

– Неплохой ресторанчик, – заметил Бойлен. – Там подают приличное вино.

Всю дорогу они ехали молча: он вел машину быстро, и сильный ветер мешал вести разговор – Гретхен сидела зажмурившись. В военное время скорость была ограничена тридцатью пятью милями для экономии бензина, но такой человек, как мистер Бойлен, мог не беспокоиться о расходах.

Временами Бойлен поглядывал на нее, иронически улыбаясь. Он явно не поверил ни одному ее слову. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: и впрямь, как она могла оказаться за тридевять земель от города, бессмысленно ожидать автобуса, который придет не ранее чем через час. Он перегнулся через нее, открыл бардачок и, достав очки летчика с темными стеклами, протянул ей.

– Для ваших хорошеньких голубых глазок, – крикнул он, перекрывая шум машины.

Она надела очки и почувствовала себя кинозвездой.

В давние времена, когда из Нью-Йорка в северные штаты ездили на дилижансах, гостиница «Постоялый двор» служила почтовой станцией. На лужайке перед красным, с белой отделкой, зданием стояло на подпорках огромное колесо старинного фургона. Это была затея хозяина, который считал, что американцы любят все старинное. Гостиница словно бы находилась в сотне миль или на расстоянии сотни лет от Порт-Филипа.

Гретхен наскоро причесалась, глядя в зеркальце заднего вида. Она стеснялась, чувствуя на себе взгляд Бойлена.

– Самое прекрасное зрелище, какое может увидеть в жизни мужчина, – это девушка, которая причесывается. Недаром многие художники выбирали именно такой сюжет, – заметил он.

Гретхен не привыкла к подобным речам. Никто из ребят в школе и никто из молодых людей, увивавшихся за ней на работе, не говорил так. И она даже не могла понять, нравится ей это или нет. Ей почему-то показалось, что Бойлен таким образом вторгается в ее личную жизнь. Она надеялась, что не станет больше краснеть. Достав помаду, она собралась подкрасить губы, но Бойлен остановил ее.

– Не надо, – властно заявил он. – И этого хватит. Более чем достаточно. Пошли.

С поразительным для своего возраста проворством он выскочил из машины, обошел ее и открыл Гретхен дверцу.

«Вот это воспитание!» – машинально отметила Гретхен. И последовала за ним к входу в гостиницу мимо пяти или шести стоявших под деревьями машин. На нем были коричневые, хорошо начищенные, как всегда, ботинки (позже она узнает, что это сапоги для верховой езды), пиджак из твида в едва заметную мелкую клеточку, серые брюки из тонкой шерстяной ткани, мягкая кашемировая рубашка, а вместо галстука шейный платок. «Он ненастоящий, точно из какого-то журнала, – подумала Гретхен. – Что я делаю рядом с ним?»

Ей казалось, что по сравнению с ним она одета безвкусно и ее темно-синее платье с короткими рукавами, которое сегодня утром она так долго выбирала, никуда не годится. Гретхен не сомневалась, что Бойлен уже жалеет о своем приглашении. Но он открыл перед ней дверь и, слегка поддерживая под локоть, повел в бар, отделанный в стиле таверн восемнадцатого века: мореный дуб, а на стенах оловянные кружки и тарелки.