Альберт Вандаль вторит советскому академику: «Наконец, что было всего важнее и что носило непоправимый ущерб, – на земле сотнями, тысячами лежали с окоченевшими членами мертвые или умирающие лошади. Питаясь в течение нескольких недель одной травой, не получая овса, измученные непосильной работой животные были в невозможных гигиенических условиях. Они оказались не в состоянии бороться с внезапным нападением температуры, с насквозь пронизывающим их холодом и, обессилев, падали. Явление беспримерное в истории войны: одна ночь свершила дело целой эпидемии; наши солдаты в оцепенении, с ужасом стояли перед этими жертвами грозы.

Все с отчаянием думали о лишних трудах, о хлопотах, какие вследствие этого несчастья выпадут на их долю. Из офицеров – одни думали о своих несчастных эскадронах; другие – о лишенных лошадей батареях; третьи – о бедственном положении своих экипажей. Некоторые страшно сердились на войну, которая так плохо началась, и на того, кто завел их в эту страну. Командир гвардейской артиллерии, генерал Сорбье, кричал, “что нужно быть безумным, чтобы пускаться в подобные предприятия”»[23].

Причем оба пишут о первых неделях войны, когда климатические условия в Белоруссии мало отличались от Франции, Германии или Австрии. Однако только на пути от Ковно до Вильно Великая армия потеряла свыше 10 тысяч лошадей. Замечу, что даже самые бездарные австрийские и прусские генералы, воюя с Наполеоном, никогда не допускали такого падежа лошадей.

И дело не только в лошадях. Главный интендант Великой армии гнал на восток более 600 тысяч голов скота. И сразу после перехода через Неман начался массовый падеж скота.

Перед Великой армией замаячила угроза голода. Пока французы шли вперед, они в значительной степени подкармливались трофейным продовольствием. Хотя русское командование и старалось уничтожать запасы продовольствия, из-за традиционного нашего разгильдяйства и быстрого отступления большая часть провианта все же доставалась неприятелю. А вот когда французы остановились в Москве, через несколько дней начался продовольственный кризис.

Как писал дипломат и историк Владлен Сироткин: «Это первое в истории нового времени “коровье бешенство” (vaches folles), до сих пор не раскрытое учеными, резко изменило стратегические планы Наполеона: его армия вынуждена была кормиться “на ходу” – по существу, заниматься реквизициями и мародерством»[24].

В ночь с 24 на 25 августа Наполеон выступил из Смоленска. Весь день он шел следом за русской армией по опустошенной дороге. Вдали по обе стороны виднелись зарева пожаров сжигаемых деревень и стогов. 26 августа император был в Дорогобуже, 27 августа вечером – в Славкове, 28 августа он ночевал в помещичьем доме в Рубках недалеко от Вязьмы.

«Всюду мы косили зеленые хлеба на корм лошадям и по большей части находили везде полное разорение и дымящиеся развалины. До сих пор мы не нашли в домах ни одного русского, и, когда мы приблизились к окрестностям Вязьмы, мне стало ясно, что неприятель умышленно завлекает нас как можно дальше в глубь страны, чтобы застигнуть нас и уморить голодом и холодом. Пожары пылали не только на пути главной армии, но виднелись в разных направлениях и на больших пространствах. Ночью весь горизонт был покрыт заревом»[25], – пишет Пион, артиллерийский офицер Великой армии, в августе 1812 г.

17 августа князь Волконский привез Александру I тревожное письмо от графа Шувалова, написанное из армии еще 12 августа, то есть до падения Смоленска: «Если ваше величество не даст обеим армиям одного начальника, то я удостоверяю своей честью и совестью, что все может быть потеряно безнадежно… Армия недовольна до того, что и солдат ропщет, армия не питает никакого доверия к начальнику, который ею командует…