Я убрал ей за ухо прядь волос.

– Такая только одна.

– Она прекрасна, – прошептала Одри.

– Да, прекрасна. – Я смотрел на нее не сводя глаз.

Она повернулась.

– Помоги мне.

Я застегнул цепочку у нее на шее, и она прильнула ко мне спиной.

Мы стояли, глядя через наше отражение на сияющий огнями город. Это был один из тех моментов, которые говорят сами за себя. Наши пальцы сплелись. Мы стояли так несколько минут. Потом я сказал:

– Когда серебро нагревается и расплавляется, все лишнее, нечистое, то, что называется шлаком, выжигается. Из огня выходит только лучшее. Только самое чистое. – Я махнул рукой в сторону конференц-залов. – Там, куда мы пойдем… кому-то я понравлюсь, кому-то нет, кому-то буду безразличен. Мы с тобой занимаемся этим давно и знаем, в чем суть игры. Я хочу, чтобы ты знала, во всем этом значение имеешь только ты. Не числа в контракте, не мое лицо на телеэкране, не мое имя на свитере и не какая-нибудь голая красотка, рассчитывающая застать меня одного в номере отеля.

Одри повернулась и поправила мне галстук.

– Если ты войдешь в номер и обнаружишь голую красотку, то пусть лучше это буду я.

Я кивнул.

– Ты понимаешь, что я имею в виду. Просто хотел напомнить тебе… нам… прежде чем начнется вся эта суета, что для меня важно только одно – мы.

Я уложил серебряную горлицу в ямочку под горлом Одри.

– Ее расправленные крылья – это и посадка, и взлет. Обещание и возможность.

По ее щеке скатилась слезинка. Она опустила голову.

– Расплакалась из-за тебя.

– Такое бывает.

Она подняла голову и улыбнулась.

– У тебя – да.

Иногда в разгар игры или, может быть, сразу после, если смотреть внимательно, то можно заметить, что мы, футболисты, делаем. Такое бывает после победы или поражения или после важного матча, но прежде всего когда кто-то отдал всего себя ради другого, оставил на поле все силы. В шлеме или без него – неважно, – парни касаются друг друга лбами. Мимолетный, секундный жест. Это не бодание, это безмолвная благодарность, когда словами нельзя передать то, что нужно выразить.

Одри прислонилась ко мне, коснулась моего лба своим и обняла за шею.

– Позови – и я прилечу, – прошептала она.

В каждом конференц-зале нас встречали улыбками, рукопожатиями и объятиями. То, путь к чему занимает порой годы, случилось быстро. Каждый из нас расписался над несколькими строчками текста и ввел по просьбе представителя банка пароли для перевода семизначных сумм на различные банковские счета. Парни не верили своим глазам. Коуч Рей за пять секунд получил больше премиальных, чем за пять лет работы в прачечных и душевых. Глядя на бумаги и числа, он не выдержал, расплакался, и испортил слезами свой новый галстук, и сказал, что купит жене новую машину – первую за всю ее жизнь. Вуда, ставшего в одно мгновенье миллионером, пробил холодный пот. Впрочем, он быстро оправился и взял в руки микрофон, в результате чего кто-то свалился на тележку с охлажденным шампанским. Вылетали пробки, растекалась пена, беспрерывно произносились тосты, и взрослые мужчины обнимались, хлопали друг друга по спине и снова плакали. У них дрожали плечи. Воздух пропитался чувствами. Одри, счастливая и довольная, наблюдала за мной, поглаживая пальцем голубку на шее.

Перед тем как вызвать лимузин, Вуд призвал всех к тишине и поднял бокал.

– За ночь, в которую сбылись все наши мечты.

Но на Гавайи я так и не улетел.

Я шел где-то с час, прежде чем видавший виды «Субурбан» проехал мимо меня, замедлил ход и остановился на аварийной полосе. Стертая запаска заменяла правое заднее колесо, лежавшее теперь на крыше. Я не узнал ни машину, ни водителя, пока он не открыл дверцу. Вуд вышел, поднял свои «костас» на блестящую лысину и улыбнулся.