– Нельзя, фрёкен. Совсем без драки никак не получается. У нас ведь как: кто не бос – кровосос, кто не бит – паразит, а кто не за нас – пидо…

Я ткнул его кулаком под ребро.

– Прости дурака, Навси. Он у нас говорлив не в меру, но когда доходит до дела, становится тих и скромен. Правда, Филя?

Филин показал мне средний палец и вытащил из кармана свои записки. Жбан хлюпнул разбитым носом и спросил – как всегда, не вовремя:

– Какие планы, Мак? Вроде с движком мы разобрались, водой запаслись, тетка Алеппа обещала соляры подкинуть. Когда трогаемся-то?

Я побоялся оглянуться на Навсикаю и уставился на кувшин с кислым молоком. Навси молчала. Я пялился на кувшин. Филин украдкой показывал Жбану кулак. В боку кувшина, казалось, уже зачернела дырка, когда наконец вошел Алкиной с двумя буханками и нарушил затянувшуюся паузу.

Ну как мне было сказать ей, что нам пора уезжать? Мы лежали обнявшись, ее губы касались моего плеча. Теплое пятнышко слюны уже начало остывать. Ночь была холодной. В сарае, под связками сухого тростника и высушенными водорослями, рыскали мыши или какие-то твари покрупнее. Пахло морем, по´том и почему-то корицей. Ноги Навсикаи высовывались из-под куртки и казались такими гладкими, такими белыми. А больше ничего белого не было в этом мире.

Я не знал, как мать провожала отца, – я ведь тогда еще не родился. Зато прекрасно помнил, как она провожала меня: «Езжай! Езжай, сгинь, как твой пьянчуга-папаша! Пусть заберут тебя черти и горбатые мойры! Давай, гоняйся за золотым руном, авось повстречаешь папочку где-нибудь на полдороге. Передай ему тогда, что он может не возвращаться!»

Никогда она так не кричала и не плакала – даже когда до нас дошла весть, что ее отец, Пелей, сгинул где-то на севере.

Утро было туманное, мерзкое, мрачное. «Арго» глухо кашлял, прочищая двигатель. С гор двигались медленные черные цепочки – похоже, воинство женихов серьезно обиделось и готовило суровую расправу. Тем больше поводов покинуть гостеприимный берег.

Я стоял у самой воды и держал Навсикаю за руку. Встрепанная, не выспавшаяся толком, она напоминала ушастого воробья.

– Ты можешь поехать с нами. Я поговорил с ребятами, они согласны.

Я ожидал, что она кинется мне на шею. Ладно, если быть откровенным, я ожидал скандала и только потом – неохотного согласия. Я был готов даже к тому, что она повиснет на мне и скажет: «Я никуда не поеду и тебя не пущу».

Навсикая улыбнулась, сдула со лба чертовски привлекательную кудряшку и спокойно сказала:

– Нет.

Наверное, я выглядел совсем глупо, потому что она меня пожалела.

– Ты очень милый. Нет, правда, ты симпатяга. – Она провела рукой по моей щеке, потрепала волосы. – Но ты псих. А с психами тяжело. Поэтому ты давай-ка ищи свое руно, спасай мир, а я уж как-нибудь с Грегом…

– Да он же тебя прибьет!

Навсикая рассмеялась:

– Много ты понимаешь! А даже если и прибьет – потом приласкает, подарит что-нибудь. А ты мне что-нибудь подарил?

Я стоял на корме и смотрел на маленькую удаляющуюся фигурку, такую чистую и белую, как шапочки снега на дальних горах.

– Ни фига она меня не бросила. Это я ее отшил.

Сказал, гордо развернулся и пошел в кабину. Филин насмешливо ухнул мне вслед.

Ночью опять приходила Паллада. Приходила, сопела в ухо, мучительно долго стягивала с себя грязный хитон. Казалось бы, богиня – двинь плечами, и уже голая. Может, она думала, что я помогу ей раздеться? Как бы не так.

Она притащила всего два бурдюка и мешок плесневелых сухарей. Совсем тетка спятила. С трудом выдерживая запах кислятины, я спросил: