– Может, вплавь? – нерешительно предложил Жбан.

Филин постучал костяшкой согнутого пальца по лбу:

– Вплавь? По Ахерону? Пишите письма. – Он безнадежно поглядел на остров. – Вот ленивые гады. Хоть бы паром какой пустили…

– Куда едем, молодые люди?

Старческий голосок был подозрительно знакомым. Обернувшись, мы уставились прямо в морщинистую физиономию Флегия. Золотой зуб окатил нас сиянием. Старец улыбался.

– А… – начал Жбан.

– Сколько? – деловито поинтересовался Филин.

– Как сказать, как сказать… – Пальцы старика зашевелились, неприятно напомнив клубок змей. – С почтенных горожан я беру сестерций. С почтенных гостей города – драхму. А с таких нахальных молодых ублюдков, как вы, никак не могу взять меньше динария. Увы. – Он снова расцвел улыбкой.

– Может, просто тюкнем его по голове и угоним лодку? – Жбан, как всегда, был непосредственен и предприимчив.

– Не выйдет, господа, не выйдет, – развеселился перевозчик, – лодочка-то моя с норовом. Как бы не взбрыкнула и не пришлось вам отведать мертвой водички, хе-хе. Будет крайне неприятно вытаскивать таких молодых и одаренных героев из реки багром.

Я пересчитал наличность. С месяц назад Паллада расщедрилась и оставила мне мешочек новых драхм, но половину мы тогда же спустили на соляру и на жратву. Оставшееся не радовало глаз. Я подкинул на ладони несколько серебряных монеток. Ужасно жаль было тратить их на старого выжигу, но делать было нечего.

– Вот динарий. Подавись, гад.

Перевозчик схватил монетки и жадно пересчитал.

– Действительно, динарий. Кто бы мог подумать, что такие голодранцы… то есть такие молодые и красноречивые господа еще к тому же и богаты. – Он аккуратно ссыпал серебро в мешочек, затянул тесемки и спрятал кошель за пазухой. – Ну-с, кто поедет?

Полюбовавшись с минуту нашими вытянувшимися физиономиями, перевозчик счастливо осклабился:

– Динарий – плата за одного. Если едут все трое, приложив ничтожное умственное усилие, господа могли бы сосчитать, что заплатить следует три динария.

Филин пожал плечами:

– Езжай ты один. Мы подождем.

Я оглянулся на остров. Туман сгустился, обтекал узкий клин земли белесыми прядями.

– Езжай, – поддакнул Жбан. – Ты внук героя и сам чуть ли не герой, а мы кто? С наМито Язон и разговаривать не будет.

Я неохотно кивнул. Почему-то мне очень не хотелось расставаться с ними. Некстати вспомнились и слова Паллады: «Многих не досчитаешься». Я был так озабочен, что даже не очень обругал старика, когда тот как бы случайно заехал мне по коленке веслом.

Ночной Ахерон не то что дневной. Мы медленно отходили от пирса, вплывали в сырой запах реки. Я ожидал, что сумеречный Дит еще ярче полуденного, думал увидеть сияние реклам и отблески на воде, однако все затянул туман. Лодочник греб монотонно, бормотал себе под нос какую-то дикую песню, весла с плеском погружались в черноту.

Я совсем уж было заснул, когда лодка мягко ткнулась в песок.

– Приехали, – буркнул старик.

Здесь, на ночной реке, он уже вовсе не напоминал кудлатого Флегия, а сделался тем, кем ему пристало быть. Усталый жилистый Харон, перевозчик душ.

«Неужели, – подумалось мне, – неужели лишь ночь еще сохранила крупицы истинного? Неужели правы те, кто уходит во тьму и молится древним богам, Гекате и ее свите?»

Возможно, они правы, но это был не мой путь. Приказав перевозчику ждать, я зашагал по сырому песку в туман.

Над островом вечно горел закат. Закат затерялся в древесных кронах, и мачты старого корабля окрашены были закатом в багрово-красный и алый.

Корабль лежал на боку, задрав высокую корму. Почему-то зрелище казалось непристойным, как старуха с задранной юбкой. Под кормой, в тени ее, был разложен костер, и на огне стоял большой черный котел.