Собакин снял шлем с головы и осмотрел его. Шлем оставался целым, только тряпичная камуфлированная обшивка была порвана пулями чуть позади виска и еще в двух местах на темени. Окажись старший лейтенант без шлема, не сносить бы ему головы.

«Вот урок любителям бандан, – подумал командир разведывательной роты. – Надо будет после боя, если, конечно, я останусь жив, показать солдатам свой шлем и объяснить ситуацию. А звон в ушах? Был ли он?»

Ему вспомнились слова младшего сержанта Золотухина, которому в шлем попали две пули. У того в ушах стоял звон. Сказано это было не для красного словца. Собакин много раз слышал подобное и от других бойцов, кому посчастливилось испытать шлем автоматной пулей.

Но вот сам старший лейтенант никакого звона не ощущал и не запомнил. Хотя вполне можно было допустить, что он попросту не слышал его из-за жуткой головной боли. Да еще сами удары пуль ее добавили. Что против этой боли какой-то звон в ушах! Тем более что они, уши, прикрыты наушниками.

Это напомнило Собакину еще об одной вещи. Микрофон на шлеме находится снаружи. Он должен был уловить удары пуль в шлем. Они попросту не могли быть беззвучными. Микрофон обязан был передать их в наушники, причем с повышенной громкостью, как и все остальное. Наверное, так оно и было, потому что сам микрофон Собакин не выключал. Однако боль и эти звуки тоже услышать не дала. По крайней мере она не позволила обратить на них внимание, хотя ухо их наверняка уловило.

«Нет, – понял командир роты. – Оставлять это во взвешенном состоянии никак нельзя. Так я могу и бойцов роты в какой-то момент подвести. Значит, мне следует обращаться в санитарную часть, ложиться в госпиталь.

Но к чему это может привести? Меня, естественно, спишут из армии по инвалидности и оставят жить с этой болью. Даже не жить, а доживать то, что мне осталось. Это, конечно, не так уж и много, но постоянно терпеть боль сложно, почти невыносимо. Я этого не хочу.

Выход из этого положения есть. Он называется эвтаназией. Но она в нашем государстве запрещена.

Есть еще один вариант – самоубийство. Но в этом случае мои жена и малолетняя дочь окажутся без средств к существованию. Если военнослужащий совершил самоубийство, то его семье не положены никакие выплаты за потерю кормильца, в том числе и получение военной страховки.

А ведь деньги в семье получаю только я. При постоянных переездах из одного военного городка в другой жена так и не смогла устроиться работать, хотя имеет вполне ходовую гражданскую профессию – экономиста.

Погибнуть в бою я не боюсь. Тогда моей семье будет положена пенсия по потере кормильца. Жена и дочь не останутся ни с чем. Это будет совсем не самоубийство, после которого пенсия семье не начисляется.