Услышав про дочь, Кириллова все же не сдержалась. Она отвернулась, но Лев догадался, что по щекам женщины потекли слезы. Оторвав небольшой кусок от бумажного полотенца, Оксана Сергеевна промокнула нос и только потом ответила:

– Да, у нас есть дочь Марина. Только почему она попала в перечень ваших вопросов? Она никакого отношения ни к чему такому не имеет. Просто… девушка.

Пауза между словами «просто» и «девушка» не прошла мимо внимания Гурова. И он решил ухватиться за эту невольную подсказку, за эту ниточку. Тема явно неприятная для Кирилловой, но ничего не поделаешь.

– Думается мне, не просто девушка, ваша дочь – это ваша печаль. Почему Марина не живет с вами?

– Это важно? Для чего? – устало спросила она.

– Знаете, наша профессия настолько сложна для непосвященных людей, что порой очень трудно объяснить все умозаключения и логические ходы. Раскрытие преступления – дело весьма специфическое, порой и не предугадаешь, какие детали могут вывести тебя на правильную дорогу, подсказать ответ на главный вопрос. Порой кажется, что подсказка незначительна и не имеет отношения к делу, а на деле выходит, что это и есть ключик, кончик нитки, за который разматываешь весь клубок. Порой очень запутанный.

– Убедительно, только не совсем понятно, – пожала плечами Кириллова. – Хотя я и не претендую на глубокое понимание вашей работы. Петр Николаевич сказал, что вам можно верить, вот я и буду верить.

– Почему у вас не сложились отношения с дочерью? – снова стал спрашивать Гуров. – Они ведь не всегда были такими?

– Почему? – Кириллова как-то обреченно вздохнула. – По моей дурости, больше причин нет. Моя вина, с этого все и началось, все наши беды. Мне кажется, что умереть надо было мне, и тогда бы все было у всех хорошо.

Она вдруг разрыдалась с такой силой, что Гуров оторопел от неожиданности. Переход от унылой усталости к таким бурным эмоциям произошел очень быстро. Наверное, ей было уже невмоготу носить все это в себе. И теперь все выплеснулось наружу безудержными рыданиями. Женщина плакала, уронив голову на руки, ее трясло, било в лихорадке, она завывала в голос и стискивала воротник платья, как будто он душил ее, и она хотела порвать этот кусок ткани. Опомнившись, Гуров бросился успокаивать Оксану Сергеевну. Он обнял ее за плечи, прижал к себе, принялся гладить по голове, по спине, шепча успокаивающие слова. Говорил, что она самая замечательная жена и мать на свете, что просто на нее свалилось столько бед, что она невольно стала верить в то, что стала средоточием несчастий, бед, невезения.

Кириллова так доверчиво уткнулась лицом в грудь своего гостя, что ему стало даже как-то неудобно из-за своей роли. Пришел поговорить откровенно, довел женщину до слез, а теперь успокаивает и ждет ее откровенного рассказа. Иногда Льву казалось, что его работа делает его грубее, потому что общается он с преступниками, уголовниками, отбросами общества. Ему часто не хватало общения с нормальными людьми, простыми, хорошими, добрыми гражданами. Но вот в такие минуты он жалел, что во время работы приходится допрашивать именно таких – простых и хороших граждан, доставлять им муки, втягивая в свое расследование. Лучше уж общаться с уголовниками, там хоть все с самого начала просто и понятно.

– Нет, вы не понимаете, – тихо говорила Кириллова, крутя головой и вырываясь из рук Гурова. – Я виновата, именно я. Это не аллегория, не красивый оборот речи, это вина женщины, не сумевшей сохранить семью. Ведь предназначение женщины – как раз хранить очаг, цементировать семью, она – связующее звено в этом семейном мире. А я предала. Давно предала. Я изменила Олегу еще в молодости.