«Как хорошо ощутить себя свободным, одиноким зверем, отдыхающим в норе или под кустом. С каким бы наслаждением я обернулся даже голодным волком, рыщущим по ночам добычу, лишь бы только стать свободным».
Секунды капали на дно папоротниковой ямы. Владимир всем естеством вбирал чарующие и тревожные ночные запахи и звуки: колючий шорох маленьких ежей, спешащих по своему, незамысловатому делу; скольжение прохладных, юрких змей и ящериц среди прелой листвы; плач зайца, испуганного ночным филином; похрюкивание матерого кабана; легкий топот глазастой лани, обдирающей мягкими губами сочную листву. Казалось, что пройдет немного времени, и он сольется со всем этим живым миром, с зеленой массой пахучих трав и станет деревом с белыми, жадными корнями или превратится в гибкого лесного зверя или птицу.
Вдалеке послышался хруст и чье-то дыхание. Он встрепенулся, сбрасывая с себя оковы сладких грез. Надо было бежать дальше.
«Чего я раскис? Нельзя останавливаться. Надо бежать. Еще немного, и закончится еловый лес. Наверняка где-нибудь должно быть человеческое жилье, – думал он, загораясь безотчетной надеждой. – Господи! Как хочется жить!»
Густой ельник стал редеть, пространство расширилось. Владимир оказался на цветочном альпийском лугу, покрывающем еще один пологий холм. Запахло медоносом и свежим огурцом.
«Откуда тут огурцы?» – рассеянно размышлял он. Внезапно к этим ароматам добавился легкий запах гари. О чудо! С противоположного края широкого луга показалась тонкая струйка дыма. Она таяла и уходила в синеющее, звездное небо.
«Там человеческое жилье! – сердце забилось от радости. – Сейчас я постучусь и попрошу о помощи. Или скажу, что ограблен разбойниками. Наверняка там живут добрые, верующие люди. Они помогут мне. Дадут что-нибудь из одежды».
Глава 2
Совсем близко звякнули колокольчики, заблеяли испуганные овцы, пахнуло овечьей шерстью, кислым молоком и сеном.
Хватаясь руками за короткую траву, Владимир, словно зверь, взбежал на вершину холма. Перед ним стояла небольшая, срубленная из сосны, хижина пастуха. Рядом располагался плетеный загон, полный тучных, кудрявых овец.
Почти на цыпочках он подкрался к крыльцу. Откуда не возьмись выскочила огромная черная собака и, уставившись на Махнева, зарычала, ощерив клыкастую пасть. Шерсть на собаке вздыбилась, глаза налились кровью. Собака залаяла, потом остановилась, снова зарычала и протяжно взвыла. Леденящий вой взвился в темное небо. В домике послышались приглушенные стуки, возня, метнулось пламя свечи. К маленькому окну прилип чей-то красный, расплющенный нос и два маленьких тревожных глаза.
– Marius, tu as entendu le bruit?[9] – спросила испуганная женщина в белом чепце и льняной ночной рубашке. Она поджала полные ноги и отодвинулась к бревенчатой стене. Заспанные глаза округлились. Белое, одутловатое лицо приобрело совиные черты. Она выжидающе смотрела на маленького коренастого мужа, лежащего на спине.
– Non, je n'ai pas entendu[10], – хрипло отозвался он и перевернулся на бок. Но сон сняло, словно рукой.
– Donc, pourquoi le chien aboyait?[11]
– Je ne sais pas. On va voir, Francoise[12]
Пастух Мариус поднялся и прислушался: за окном подул ветер. «Надо бы проверить овец. Вдруг волк забрался в загон?» – озаботился он. И стал нехотя натягивать овечью безрукавку и шарить под ногами стоптанные башмаки. Собака снова залаяла и странно зарычала, а после взвыла так, что у пастуха и его жены стало нехорошо на сердце. Деревянными негнущимися ногами Мариус подошел к входной двери. Он снова напряг слух и, постояв в нерешительности, вернулся. Рука нащупала в углу длинный топорик и старый охотничий карабин. Толстая Франсуаза с трудом слезла с кровати, одернула длинную рубаху, охнула и засеменила за мужем.