– Божится, будто Скитайла прознал про клад с золотой посудой от кого-то из наших.

– Прелестно, – сказал, помолчав, Архаров. – Теперь ты сам говори, Циглай.

– Я, барин милостивый, от Скитайлы слыхал! У него дружок какой-то у вас тут, и он Скитайле наговорил, будто полицейские клад ищут, и чтобы Скитайла поглядывал, его на место наведут, а слам – пополам…

– Выходит, кто-то нас выслеживал для Скитайлы, чтобы знать, где мы розыски ведем? – спросил Архаров. – Ну, ловко… додумались, сукины дети… Что скажешь, Ушаков?

– Мудрено уж больно, ваша милость. Ведь что вышло? Мы из подвала, и ваша милость изволила говорить, что понапрасну туда лазили, а они – шасть в подвал, где заведомо ни хрена нет?

– Так кто искал-то? – перебил его Циглай. – Одно дело вы, поглядели да и бросили, а иное дело Скитайла, он умеет клады отыскивать, у него и ладанка на кресте висит заговоренная на клады.

– Вот что, Циглай. Сейчас тебя отведут вниз, сиди, вспоминай, что ты про Скитайлина дружка помнишь, – велел Архаров. – Будешь умен – легко отделаешься. Начнешь запираться – для таких случаев у нас господин Шварц имеется, слыхал?

– Слыхал… – прошептал Скитайлин подручный. И по роже было понятно – что именно слыхал.

Циглая увели.

– Ваша милость, позвольте внизу до утра пересидеть, – сказал Ушаков. – Скоро Чкарь придет, будет кашу варить, самовар вздует, хлеба даст.

– Ступайте…

Проводив взглядом Ушакова, Архаров вздохнул – ему вдруг захотелось есть, и в ожидании экипажа стоило, пожалуй, присоединиться к полицейским. Непременно они знают, где Чкарь прячет свои припасы.

Он вышел из кабинета, больше всего на свете желая съесть ломоть ржаного хлеба, присыпанный солью, – давнее полузабытое удовольствие. Но в коридоре ему попался Устин Петров, и Архаров тут же вспомнил – с Устином связано некое недоразумение… он не догнал длинноногого мошенника, но к досаде примешалось еще что-то…

– Поди-ка сюда, Петров. Доложи внятно, как ты мошенника упустил.

Устин, повесив голову, встал перед начальством.

– Упустил по своей дурости… и бегаю плохо, ваша милость, виноват…

– А вот взял бы пистолет – и не упустил бы.

– Да, ваша милость.

– Вперед без оружия на дело не выходи. Не то с Вакулой спознаешься.

– Да, ваша милость.

– Ну так как же ты за ним гнался?

Архаров ощущал состояние Устина точно так же, как если бы Устин ему громко докладывал: при первых вашей милости словах я перепугался безмерно, а когда понял, что более вопросов о моем промахе не будет, расслабился; однако вопрос прозвучал, и мне вновь стало жутко при мысли, что придется сказать правду.

Устин не врал, признаваясь в своем неумении резво бегать. Однако тут была еще какая-то правда, которую он безнадежно пытался скрыть. Архаров вспомнил, как Устин чумной осенью пытался пострадать за убийство митрополита Амвросия, выгораживая тем самым истинного убийцу. Сейчас творилось нечто весьма похожее.

– Увидел, побежал, кричал ему, он не послушал, выскочил на Спиридоновку, а там и другой… они далеко от меня были, я лиц не разглядел…

– А что, должен был разглядеть?

– Да… там в окне свет горел…

– Так и ушли?

– Так и ушли, ваша милость.

– В какую сторону, к болоту или к Никитским воротам?

– К болоту…

– Дважды ты соврал, Петров, – спокойно сказал Архаров. – И лица ты видел, и не к болоту они убежали. Приди в себя и отвечай без вранья. Кто они были таковы?

– Лиц я точно не видел, ваша милость! – воскликнул Устин.

– А какого хрена тогда выгораживаешь, коли не твои знакомцы? Говори как есть, видишь, я тебя не пугаю. Кого ты признал? Из своей церковной братии, что ли?