Если Стивенсон прошел со мной через всю жизнь, наверное, нет ничего удивительного, что и в странных играх он не отступает от меня ни на шаг. Но я считаю, что эта тема все-таки стоит внимания, потому что произведения Стивенсона – в частности, его повесть «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» – как бы показывают Bloodborne в интересном свете. На передний план вдруг выходят странные детали. Возникают новые гармонии. В конечном счете у меня такое ощущение, словно я узнал нечто, чего не узнал бы в другом случае.

Гармонии – это правильное слово, и, как я думаю, здесь их предостаточно. Интересно, например, что отправной точкой и для Bloodborne, и для «Хайда» становится судьбоносный сон. Bloodborne начинается со сна – медикаментозного транса (мы еще вернемся к этой теме), что с самого начала побуждает игрока задаться вопросом о природе происходящего. «Что бы ни случилось, – говорят нам в первые минуты игры, – все это покажется вам дурным сном…» Все? Действительно?

Если Bloodborne стремительно превращается в сон, то «Хайд», как известно, из сна явился. Это одна из величайших легенд литературы XIX века: однажды ночью Стивенсон спал и во сне закричал от ужаса. Когда жена Фанни разбудила его, писатель спросил: «Зачем ты меня разбудила? Мне снилась славная страшная сказка». Эта сказка – о респектабельном докторе Джекиле, который с помощью зелья превращается в мистера Хайда, нечто вроде фрейдовского «Оно» [10], и отдается своим самым темным позывам, – станет одним из самых известных произведений Стивенсона.

+++

Здесь сны – это двери: в них исчезают игроки и через них сбегают монстры. Входят и выходят. Думаю, дизайнеры FromSoftware с их богатым архитектурным воображением оценили бы этот образ, независимо от того, что из него выросло.

«Хайд» – это повесть, похожая на сон, и наиболее отчетливо это видно, пожалуй, в сеттинге, который притворяется Лондоном, но не показывает какого-либо рвения это притворство поддерживать. Как мистер Хайд не совсем мистер Хайд, так и Лондон не совсем Лондон. Стивенсон вырос в Эдинбурге, и город оставил на писателе свой отпечаток. Это по Эдинбургу гуляло воображение Стивенсона, сюда оно возвращалось, независимо от того, где он сам находился: на Самоа, где он умер, в США, где он женился, или даже в Борнмуте на южном побережье Великобритании, где увидел тот самый сон, после которого написал «Хайда». В то время писатель жил в доме под названием «Скерривор», который ненавидел (этот дом был разрушен во время Второй мировой войны, но план здания сохранился; в наши дни можно приехать туда, постоять в призрачных комнатах и без слов почувствовать себя дураком [11]).

Описания архитектуры и мелких деталей в хайдовском Лондоне наводят на мысли о стивенсоновском Эдинбурге. Этот город с его сложнейшим нагромождением зданий больше напоминает Эдинбург, чем Лондон, – и сыростью климата, и студентами на его улицах. В одном чудесном мотиве, с которого начинается повествование, доме с загадочной дверью, складывается столько всего разного, что голова кружится. Здесь и стивенсоновская тема двойственности человека и ее опасных перспектив, и истинное место действия повести – лабиринты шотландского города, где родился автор. И, конечно, здание, в которое просто так не попасть, – это то, что снова и снова видишь в Ярнаме, где путь всегда петляет, уводя в противоположную сторону, а затем возвращая туда же, откуда пришел, делает круг и выводит в знакомое место с неожиданной стороны.

+++

Bloodborne