С наступлением темноты колонна строителей Дзержинского района, а в ее составе и наша сотня, вновь тронулась в путь. Идти мне было очень тяжело. Каждый шаг давался с трудом и болью. И я до сих пор не могу понять, откуда я, не евшая вторые сутки, находила силы, чтобы не отстать от сотня. Благоприятствовала нам лишь погода. За трое суток перехода не было ни дождей, ни холода.

Колонна шла всю ночь. Часть пути мы проделали по просеке, недавно прорубленной солдатами в лесу. Наконец, мы вышли на берег широкой многоводной реки. Переправились на пароме, когда уже рассветало. К нашему счастью, передвижение огромной массы людей не была замечено вражеской авиацией и все обошлось благополучно.

Как только переправилась последняя сотня, колонна вновь тронулась в путь, не считаясь с тем, что взошло солнце и стало совсем светло. Нас было хорошо видно с воздуха. Все шли из последних сил. Я двигалась как бы в полусознательном состоянии. Помню лишь, что мы дважды пересекли железную дорогу. Наконец, мы вошли в молодой еловый перелесок. Была объявлена дневка, и все в изнеможении попадали на землю. Но из-за огромного физического и душевного напряжения сон не шел. Меня, да и, по-видимому, других неотступно преследовала мысль: идем третьи сутки, а проделали лишь незначительную часть пути к Ленинграду. Все спрашивали друг у друга: что нас ждет впереди? В душу закрадывался страх, что, возможно, мы уже попали в окружение. К вечеру тревога и беспокойство усилились. Все громче раздавались голоса, где начальство и почему оно не появляется.

Как только стемнело, пришел руководитель сотни и сообщил, что скоро на проходящую рядом с нами железную дорогу подадут поезд, который и доставит нас в Ленинград. Он настоятельно просил сохранять порядок и организованность.

И действительно, в ближайшее время нам дали команду на посадку. Но тут произошло что-то невообразимое: началась давка и толкотня. Послышались крики и плач. Я в изнеможении стояла в стороне и последней взошла в вагон. Места на лавках не оказалось, и я уселась на полу, прислонившись к стенке вагона. Поезд тронулся без промедления. В пути его дважды засекали вражеские самолеты. И каждый раз поезд останавливался, большинство женщин, опасаясь бомбардировки, выбегали из вагона. Я оставалась в вагоне. По миновании угрозы поезд возобновлял движение.

Так мы ехали довольно долго, и мои соседки, да и я, стали, придя в хорошее расположение духа, высчитывать, когда поезд придет в Ленинград. Но эти расчеты были преждевременны.

Неожиданно для всех поезд замедлил ход, а затем вовсе остановился. Вскоре по вагонам пронеслась весть: впереди немцы, и поезд в Ленинград не сможет пройти. Вновь, как уже не в первый раз, поднялась паника. Многие выскочили из вагона и спрятались в кустах, опасаясь появления фашистов. Как и прежде, я сидела в неосвещенном вагоне, не сходя со своего места. Я отказалась присоединиться к группе, решившей самостоятельно пешком идти в Ленинград. Временами мне казалось, что вот-вот придут немцы и я попаду в плен. Тогда я начинала плакать и молить Матерь Божию и Николая Чудотворца, чтобы они меня спасли. В то же время, если уж быть совсем откровенной, меня не покидала надежда, что наши руководители-коммунисты не оставят нас в беде. Так, скованные страхом и отчаянием в темноте, мы сидели долгое время, потом вдруг поезд задергался, сдвинулся и покатил назад. Всех поразила догадка: нас возвращают назад, к месту посадки, что означало бы верную гибель.

Но это был путь не гибели, а спасения. Через некоторое время (мы сами и не заметили) поезд свернул на соединительную железнодорожную ветку и по ней выехал на Октябрьскую дорогу. Ехали мы медленно и очень долго. Был уже полдень, когда состав окончательно остановился в лесу. За лесом открывалось обширное поле, а вдали виднелся населенный пункт – Колпино. В последний раз в вагоне появился руководитель сотни. Он сообщил, что дальше поезд не пойдет, колонна строителей Дзержинского района распускается и каждый человек должен самостоятельно дойти до Колпинского вокзала, откуда электричкой добраться до Ленинграда. Обрадованные, мы покинули вагон и пошли в Колпино. Большинство женщин быстро повалили в указанном направлении. Но я не смогла сдвинуться с места. На ступнях моих ног было много кровавых мозолей. И я могла лишь превозмогая сильную боль встать на ноги. Трое суток я ничего не ела, и казалось, что уже нет сил передвигаться. Поезд ушел, и оставаться одной было нельзя. Хоть плачь, а идти надо. И я пошла, то снимая сапоги – босая, то опять обувая их. Но успокаивала мысль, что угроза фашистского плена осталась позади и что теперь-то чего бы ни стоило, я доберусь до дома. <…>