– Живая… Дай… Непорядок… – прорвались сквозь белый шум голоса. – Неправильная…

Каким-то уголком сознания я понимала, что ступа начала перемещаться рывками. Холод медленно отступал, ко мне возвращалось четкое зрение, чувство тяжести пропало, гул в голове затихал. Мрак во мне лениво захлопнул бездонную пасть и снова задремал. Не сегодня.

– Ягуся! – встревоженный голос кота пробился сквозь онемение.

Бальтазар, упираясь своей большой головой в ступу, выталкивал ее с территории кладбища.

– Я в порядке, – смогла произнести я, когда мы значительно отдалились от этого мрачного места. Дрожащей рукой открыла дверцу и буквально выпала в высокую траву, на ковер из клевера и ромашек. Какое яркое небо, какой теплый день, какие ароматы и замечательная жизнь!

Какая неправильная живая я.

Мокрый нос ткнулся мне в щеку:

– Хозяуйка, что случилось? На тебе лица нет. Ты как окаменела там.

– Я неправильная. Я проводник душ – и живая, а должна быть как Кощей. – В горле пересохло, говорить тяжело. – И они пытались забрать мою энергию.

– Покойники?

– Да. Не знаю, что за колдуньи и колдуны там лежат, но они, похоже, даже после смерти не угомонились. Их души там почему-то.

Бальтазар лег рядом, положил тяжелую голову на плечо, защекотал усами:

– Прости, Ягуся, яу не знал, что так случится.

А я смотрела в ослепительно-синее небо и понимала, что сколько веревочке ни виться, а конец один – однажды я умру. Через семьдесят лет или сегодня – это зависит не от меня. Конечно, все умрут, но для меня смерти как таковой быть не должно, просто перейду на следующий уровень бытия Бабы Яги. И, похоже, Лукоморье всеми средствами будет пытаться ускорить это событие.

– Никому не рассказывай, что здесь случилось, – попросила я кота. – Нужно понять, как использовать это место в своих целях и как справляться с буйными покойниками. А может, вообще сюда не приходить.

– Твоя сила велика, хозяуйка, но, наверное, ты еще не совсем в образе, раз древние так вцепились в тебя, – задумчиво протянул компаньон. – Кем бы они ни были, они правы. Ты должна быть наполовину жива, наполовину нет, костяная нога.

Какие радужные перспективы, однако. Желание осматривать окрестности пропало начисто, мы вернулись в Академию, стали ждать ночи и нового испытания. На минутку заглянул Ворлиан с новостями: Бальтазар может иметь потомство, варите зелье, если не хотите детей. Ну ладно, на фоне всего остального это даже не проблема, хотя кот моего равнодушия не разделил. Тихон молча уплетал пирожные и скрипел самописцем, записывая события в очередной пухлый блокнот.

Бальтазар спал у камина, его усы и лапы подергивались. Учителя и старший летописец (один в один как мой, только более сдержанный и при галстуке) молча ждали развития событий. За прошедший час никто не произнес ни слова, в кабинете царили гнетущее молчание и треск дров. От нехватки кислорода начало клонить в сон и меня, как вдруг:

– Аз тяведирт лемез в мотяседирт евтсрац тсе йынелез дас. В мот удас тсе ациньлем. Амас телем, амас теев и лып ан отс тсрев течем. Елзов ыциньлем йотолоз блотс тиотс, ан мен яатолоз актелк тисив…

Все подались вперед, жадно вслушиваясь и записывая. Я дотронулась до Бальтазара, чтобы погладить, и кабинет исчез. Я смотрела чужими глазами на чахлые деревья, серые, обточенные ветрами скалы, меняющие очертания в плотном, как будто ядовитом тумане. Тяжелое небо с невероятно огромной и тусклой луной, похожей на светильник с умирающей батарейкой – едва-едва, на последних крупицах энергии. Кот шел неторопливо, под мощными лапами скрипели камешки, с хрустом ломалась высохшая трава. И говорил он совсем не своим, сиплым и страшным голосом: