Прыгать вслед за мной святым братьям не хотелось – пальцы разжались.

Падать и впрямь было невысоко. Метра три или чуть больше. И сгруппироваться я успел, так что даже пяток не отбил – прокатился по каменному полу и встал.

Вверху, в светлом проеме люка, виднелись две озабоченные физиономии. Потом к ним присоединилась третья.

Надзиратель шипел и бормотал что-то о душегубах, Богом проклятых.

– Снимай халат и кидай наверх! – потребовал охранник.

– Сейчас, уже снимаю, – ответил я, торопливо озираясь. Света мне здесь не оставят, это уж точно, надо успеть хотя бы осмотреться…

Камера была небольшой. Метра три на три, почти кубическая. Стены, пол – все из каменных плит изрядного размера. Значит, не выковырять камень, не прорыть лаза… В одном углу камеры – дыра в полу, небольшая дыра, с ладонь размером. Над ней в стене – совсем уж маленькое отверстие, из которого вода льется непрерывно, в дыру убегая. В противоположном углу камеры – груда опилок. Именно опилок, мелких и вроде даже чистых.

Хорошо придумано.

Тут тебе и вода для питья, тут тебе и сортир. Тут тебе и ложе – да такое, что на лестницу не употребишь. А до потолка не допрыгнешь. А по потолку до люка не проползешь. Руссийский зиндан, одним словом!

– Халат! – крикнул надзиратель. – Халат отдай, душегуб! Вещь отчетная! Халат!

– Святое Писание, карбидную лампу и кирку! – крикнул я в ответ.

Надзиратель в сердцах плюнул вниз и стал задвигать деревянную решетку. В общем-то в ней и нужды не было.

– Если еды не давать, пока не вернет… – вполголоса предложил один из конвоиров.

– Не положено! – с искренней болью в голосе ответил надзиратель. – Душегуб проклятый… что ж вы не держали?

Значит, голодом меня морить не собираются. Хорошо…

– Да пусть он удавится своим халатом!

– А если и впрямь удавится?

Голоса уже удалялись. А вместе с ними – и чахлый факельный свет.

Я сел на пол, провел рукой по камню. Чисто, на удивление чисто. Видать, после предыдущего узника камеру отмыли.

На всякий случай я все-таки подполз к груде опилок и бережно просеял их между пальцев. Нет, ничего. Ни записок, написанных кровью из жил на обрывке ткани, ни тайно припасенного инструмента, чтобы ковырять стены.

– Попал ты, Ильмар… – сказал я самому себе. – Ох и попал же…

Очень медленно – спешить мне теперь было некуда – я двинулся по периметру комнаты. И всюду, куда только дотягивался, ощупывал стены. Все камни были крепкими, надежными. Никаких выцарапанных посланий тоже не было. Да и чем их выцарапывать, если в камеру голым бросают? Ногтями? Или собственный зуб выдрать, да им попробовать? Нет, не выйдет, не найдется на свете зубов крепче гранита.

Через полчаса ощупывать стало нечего. Сложив руки ковшиком, я подставил их под лениво текущую струйку. Сестра-Покровительница, посмотри на меня, ободри, вразуми…

Вода была хорошая. Вкусная, чистая. Удивительное дело, водопровод в камере – неслыханная роскошь. Хотя кто в мире богаче Святой Церкви? Разве что Владетель… Да и то сомнительно.

Я отошел обратно к груде опилок. Уселся, скрестив ноги, подгреб под себя побольше трухи. Камеру я, можно сказать, изучил. Уж чем-чем, а умением в темноте не теряться Сестра меня щедро одарила. И не в таких переделках бывали…

Тряхнул я головой и признался себе, что не прав. В таких – не бывал. Египетские гробницы, киргизские курганы, саксонские подземелья – все это давным-давно заброшено. Кроме хитрых, но обветшалых ловушек нет там преград. Да и не голым я в них забирался – с веревками, лампами, прочим снаряжением. А здесь – тюрьма. Камера, в которой до конца жизни сидеть предстоит… если не удастся выбраться, конечно.