Я хорошо помню кромешный ужас и смятение тех дней, когда произошло то открытие и маму положили на операцию; это было тем летом, когда я окончила колледж. Я хорошо помню, как мы все были потрясены, ошарашены и в каком-то смысле невменяемы, когда с остекленевшими глазами блуждали по огромному комплексу Онкологического центра доктора Андерсона в Хьюстоне. Я хорошо помню маму, лежащую на больничной койке в окружении трубок, которые к чему только не были подсоединены. Все это вспоминается мне сейчас как в тумане: домашняя суета, ощущение неуверенности, перелет в Хьюстон и дорога к центру Андерсона, гостиничный номер; любимый папа, шагающий взад-вперед по комнате, по парковочной площадке, по больничным помещениям. Он пытается заботиться о маме, он сам охвачен паникой, распоряжается, принимает решения. Вообще-то мне кажется, что по-настоящему я не испытывала потрясения, не понимала серьезности происходящего. Эти события я пережила с чувством растерянности. Я тогда не понимала толком, что такое рак. Ни тогда, ни даже потом, когда после операции мы навестили маму, еще не пришедшую в себя после наркоза, ни даже тогда, когда в последующие годы мама уезжала в центр Андерсона на обследование и я всякий раз чувствовала, как в доме растут напряжение и страх.

С той поры минуло пятнадцать лет. Все обследования давали хороший результат. И каждый раз вся семья испускала вздох облегчения. Каждый раз уровень тревоги чуть-чуть понижался. Мир становился чуть более устойчивым, чуть более надежным. Я почти не беспокоилась о том, что папа делал бы без мамы: они были так близки, что я просто не могла вообразить, как кто-то один из них живет без другого. Мне никогда и в голову не приходило волноваться о том, что было бы, если бы мама умерла от рака. Я тогда слишком мало знала, чтобы беспокоиться о таком. Мое невежество, по крайней мере, избавило меня от ненужных тревог, ведь и пятнадцать лет спустя она была с нами, чувствовала себя прекрасно и с железной настойчивостью требовала, чтобы я прошла еще один осмотр.

На этот раз нужно было мнение онколога, специалиста по раку. «Может, стоит показаться кому-нибудь в центре Андерсона», – посоветовала мама. Все эти годы мои родители принимали активное участие в делах центра: они были благодарны за то, что маме оказали такую квалифицированную помощь; кроме того, они были заинтересованы в поддержке онкологических исследований. Не так давно они профинансировали лабораторию, проводившую исследования в области генетики и онкологии.

Но я хотела лететь на Гавайи, а не в Хьюстон. Я позвонила двоюродному брату, который работал гинекологом, и спросила, может ли он порекомендовать онколога в Сан-Франциско. Он так и сделал, и мы назначили дату осмотра. Мать хотела побольше узнать о докторе Питере Ричардсе, перед тем как отправлять меня к нему. Выяснилось, что он проходил практику в центре Андерсона под руководством хирурга, пятнадцать лет назад оперировавшего мою мать! Это была настоящая удача… В центре Андерсона его тоже всячески рекомендовали. Как нам сказали, доктор Ричардс был у них одним из лучших и они очень хотели, чтобы он остался. Однако он предпочел вернуться в детскую больницу в Сан-Франциско, где его отец заведовал хирургическим отделением. «И это неплохо», – решила я. Мне определенно понравилась эта деталь, да и мама была довольна.

Итак, на следующий день я оказалась в кабинете Ричардса. Он мне сразу понравился. Молод, приветлив и явно прекрасный профессионал. В его кабинете я почувствовала себя комфортно, и это оказалось ярким контрастом с кабинетом предыдущего врача, где все было обветшавшим и устаревшим. Он осмотрел уплотнение и обе мои груди и тоже посоветовал удалить узелок. Однако ему не хотелось ждать три недели. Ему казалось, что будет правильно вырезать узелок прямо сейчас. Возможно, нет ничего страшного, но ему будет спокойнее, если он проведет операцию немедленно.