В дальнем конце карьера виднелась груда металлических колесиков и гнутой проволоки – знаменитое Затерянное кладбище, куда приезжают умирать тележки из универсама.
Для детей здесь был настоящий рай.[60] Местные взрослые называли его Ямой.
Сквозь крапиву пес увидел четыре фигурки, сидевшие посреди котлована на том, на чем и полагается сидеть в приличном тайном убежище, – на обычных молочных ящиках.
– Врешь!
– Точно, откусывают.
– Спорим, что нет, – сказал первый из собеседников. Судя по тембру, этот голос принадлежал девочке, и сейчас в нем слышался жгучий интерес.
– Точно тебе говорю. Перед каникулами у меня было шесть штук палочников, и я забыл положить им свежую бирючину, а когда вернулся, там оставался всего один, но жутко толстый.
– Да ладно! Это не палочники, а богомолы. Я видел их по телику – самка богомола сожрала своего дружка, а он вроде бы даже и не заметил.
За этим снова последовало молчание.
– А о чем они молят? – спросил голос Хозяина.
– Не знаю. Наверное, о том, чтобы не жениться.
Пес умудрился пристроить огромный глаз к дырке в покосившейся изгороди и осторожно заглянул туда.
– А все равно получится как с велосипедами, – авторитетно заявила первая собеседница. – Я-то думала, мне купят семискоростной велик с узким кожаным седлом, фиолетовый и все такое прочее, а мне подарили голубенький драндулет. С корзинкой. Девчоночий велик.
– Ну и что. Ты же девочка, – сказал второй голос.
– Это и есть сексизм – когда человеку покупают девчоночьи подарки только потому, что он девочка.
– А мне подарят собаку, – твердо сказал Хозяин.
Хозяин сидел спиной, и лица его цербер пока не видел.
– Ну конечно, такого здоровенного ротвейлера? – спросила девочка с уничтожающим ехидством.
– А вот и нет, я хочу собаку, с которой можно играть, – сказал голос Хозяина. – Небольшую такую собаку…
…Глаз в крапивных зарослях резко переместился вниз…
– …Такого пса, который все понимает, умеет лазать в кроличьи норы и чтобы одно ухо у него было вот так вот забавно вывернуто. В общем, самую лучшую дворняжку. Чистокровную.
Сидевшая внизу компания не услышала тихого хлопка, который прозвучал на краю карьера. С таким звуком воздух заполняет вакуум, образовавшийся, к примеру, в результате превращения огромного пса в собаку весьма скромных размеров.
А шорох, который последовал за хлопком, возможно, был вызван тем, что одно ухо у этой собаки вывернулось наизнанку.
– И я назову его… – сказал голос Хозяина. – Я назову его…
– Ну? – подначивала девочка. – Как же ты его назовешь?
Цербер ждал. Настал решающий миг. Наречение. Оно определит его цель, его назначение, его сущность. Его глаза, которые теперь были гораздо ближе к земле, загорелись тусклым огнем, а в крапиву закапала слюна.
– Я назову его Барбосом, – решительно сказал Хозяин. – Чем проще, тем лучше.
Цербер замер. Где-то в глубине своего дьявольского собачьего ума он понимал: что-то идет не так, но ему ничего не оставалось, кроме как подчиниться, а огромная любовь к Хозяину, внезапно охватившая его, подавила все дурные предчувствия. И вообще, разве ему решать, какого он должен быть размера?
Пес потрусил вниз по склону навстречу своей судьбе.
Правда, с каким-то странным ощущением. Ему всегда хотелось бросаться на людей, но только сейчас он неожиданно понял, что при этом ему хочется еще и вилять хвостом.
– Ты же говорил, что это он! – простонал Азирафаэль, рассеянно снимая остатки кремового торта с лацкана и облизывая пальцы.
– Это и был он, – сказал Кроули. – Уж я-то должен знать, верно?
– Значит, вмешался еще кто-то.