Заза Киачели появился в пыльном городишке у моря за год до появления на свет Кирюши. Насте тогда было восемь: девочка с косичками и вечно разбитыми коленками. И пока она подрастала, подрастал и дом Зазы – на южной оконечности Вознесенского, у скал, лицом к морю. Он завершил строительство в тот год, когда погиб их отец. И посватался к Насте в год, когда умерла их мать.

Настя до сих пор помнила день сватовства во всех подробностях: было самое начало ноября, она только что привела из продленки Кирюшу и чистила картошку на ужин. Картошки оставалось не так уж много, а мамину пенсию по утрате кормильца они бездарно профукали в луна-парке областного центра, куда ездили в воскресенье. Теперь сахарная вата и низкорослые (кустарного производства) американские горки вылезали им боком.

Тогда-то в квартире и раздался звонок. Настя пошла открывать и страшно удивилась, увидев на пороге Зазу. До этого она встречалась с ним лишь три раза: на похоронах отца, на похоронах матери (Заза здорово помог им, дал денег на поминки. Он всегда принимал самое деятельное участие во всех свадьбах и похоронах). Третий раз она встретила его совершенно случайно – на базарчике, когда покупала селедку. Заза помог ей выбрать селедку покрупнее и пожирнее, заплатил за покупку и даже попытался всучить ей сто рублей. Большие по тем временам деньги!

– Бэдным сыротам, – сказал он с неподдельным сочувствием, неподдельно коверкая русские слова.

Настя оскорбилась и швырнула бумажку в заросшее лицо Зазы. Она отхлестала бы его и селедочным хвостом, если бы не боялась за последствия. Уже вдогонку ей полетели слова Зазы – то ли восхищенные, то ли осуждающие:

– Гордая. Прямо грузинка…

И вот теперь Заза стоял на пороге с кувшином в руках и большой корзиной: поздний виноград и гранаты.

– Я войду? – спросил он и, не дожидаясь ответа, отодвинул ее литым плечом и прошел в квартиру.

Настя, холодея от ужаса, проследовала за ним.

Грузин расположился на кухне, по-хозяйски достал из шкафчика три стакана и кивнул ей:

– Зови брата.

Но звать Кирюшу не пришлось: он пришел сам, вцепился в дверной косяк и теперь исподлобья взирал на чужого черного дядьку.

– Гамарджос, – по-волчьи оскалив сахарно-белые клыки, поприветствовал Кирюшу гость. – Ну, давай знакомиться. Я – дядя Заза.

– Я знаю. – Кирюша не испугался волчьего оскала, он никогда ничего не боялся. Не то что трусиха-сестра. – Вы грузин.

– Хевсур, – поправил Кирюшу Заза и разлил по стаканам вино. И снова обратился к Насте: – Вино – мое, дэвочка. Фрукты тоже мои.

Настя хотела было убрать третий стакан, но Заза остановил ее.

– Пусть он тоже выпьет.

– Он ребенок… Ему только восемь лет…

– Он мужчина, – веско сказал Заза. – Пусть выпьет чуть-чуть.

Возражать Настя не решилась. Она никогда никому не возражала.

После нескольких глотков Кирюша был отправлен в комнату, а Заза, постоянно сбиваясь на грузинский, приступил к изложению своей просьбы.

Он просил Настю стать его женой.

Он говорил медленно, ворочая слова, как куски туфа, из которых был построен его дом. Посуди сама, гогония[6], дэвочка, вы одни, я тоже один… Время сейчас волчье, немудрено и пропасть… А со мной вам будет хорошо. Ты мне нравишься, и брата твоего я не обижу, клянусь господом. Если согласишься и останешься с Зазой – никогда не узнаешь, что такое горэ… Что такое бэда. Я сам рос без матери, знаю, что это такое. А брату твоему еще выучиться надо. И на ноги встать. Потянешь ты это или нет, сладкая моя?..

То ли вино оказалось слишком крепким, то ли гранаты слишком сладкими, то ли их неприкаянное будущее вырисовывалось слишком уж беспросветным, но…