Уставший еще до истечения первого часа поисков, Уилл упорно продолжал идти по следу, то и дело спотыкаясь на снегу и падая, вытягиваясь во весь рост, чтобы немного полежать и постонать от отчаяния.

Как легко, думал он, было бы просто остаться здесь. Предоставить боли в его еще не окрепших мышцах медленно ослабнуть, предоставить пульсации, колотящей в висках, затихнуть, да и просто… отдохнуть. Но всякий раз, когда подобное искушение овладевало Уиллом, он думал об Ивэнлин – о том, как она тащила его в горах; как помогла ему бежать из загона, где дворовые рабы дожидались своей неминуемой смерти; как заботилась и ухаживала за ним, исцеляя от сильнейшей тяги к наркотическому пойлу. И, думая о девушке и о том, что она сделала для него, Уилл, непонятно почему, всякий раз обнаруживал крошечный запас сил. Цель того, что он сейчас делал, становилась яснее. И Уилл усилием воли снова поднимал себя на ноги и, шатаясь, продолжал идти вперед по следу, проложенному в снегу.

Он еле-еле переставлял одну ногу за другой, его опущенные вниз глаза не отрывались от следа. Кроме него, он ничего не видел, ничего, кроме него, не замечал. Только отпечатки копыт на снегу.

Солнце опустилось за гору, внезапно похолодало, мороз пробрался к телу Уилла сквозь одежду, влажную от пота, вызванного его нечеловеческими усилиями, и проник в него, казалось, до самых костей. Неотчетливая мысль возникла у него в голове: как здорово, что он догадался взять с собой одеяла. Когда Уилл окончательно расположится на ночлег, промокшая одежда, возможно, превратится в смертельный капкан. Если бы не теплые одеяла, в которые он, как в кокон, завернется, в своей промокшей одежде он точно замерз бы до смерти.

Тени стали более глубокими, и Уилл понял, что ночь вот-вот наступит. И все-таки он продолжал идти вперед столько, сколько мог различать на тропе оставленные следы. Он был слишком изнурен, чтобы замечать приметы, которые могли бы ему помочь в поисках Ивэнлин. Ему хватало того, что он ясно различал следы, которые вели его все дальше и дальше.

И это было все, на что Уилл был способен.

Уже давно стемнело, и Уилл начал терять из виду отпечатки следов. Но он продолжал упорно двигаться дальше, благо что на пути ему не попалось ни одной развилки, где он должен был определить направление. Когда Уилл дошел до места, где ему предстояло сделать выбор, то он сказал себе, что здесь надо остановиться и сделать ночной привал. Он завернется в теплые одеяла. Возможно, он осмелится даже на то, чтобы рискнуть и развести небольшой, хорошо замаскированный костерок, на котором сможет просушить одежду. Костер согреет его. И придаст ощущение уюта. И даст свет.

И дым.

Дым? Дым горящей сосны – наводящий глубокое уныние запах жизни в Скандии, благовонный аромат горящей смолы, сочащейся из дерева и потрескивающей в пламени. Уилл остановился, он уже еле держался на ногах. Он думал о костре и внезапно ощутил запах дыма. Его уставший ум пытался увязать эти два факта, затем Уилл понял, что это просто совпадение. Он мог ощущать запах дыма потому, что где-то совсем близко горел костер.

Уилл пытался размышлять. Костер означает лагерь. А это почти наверняка значит, что он настиг Ивэнлин и того, кто похитил ее и насильно увез с собой. Они остановились на ночь где-то поблизости. Теперь единственное, что он должен сделать, – это найти их и…

– И что? – спросил он себя голосом, слабым от усталости.

Уилл сделал долгий глоток из бурдюка с водой, который свешивался с поясного ремня. Он потряс головой, стараясь вернуть себе способность думать. В течение многих часов все его существо было сосредоточено на одном – схватиться с невидимым всадником. Теперь он почти достиг цели, но отчетливо понимал, что у него нет плана дальнейших действий. Одно было ясно – грубой силой спасти Ивэнлин он не может. Качаясь от усталости и будучи почти в беспамятстве, Уилл едва ли обладал силами на то, чтобы одолеть воробья.