Хозяйку избы он застал хлопочущей у стола. Железяки, разложенные на столешнице, навевали мысли не то о пыточном застенке, не то о подземельях, где творят страшные обряды колдуны-некроманты. Дымилась курильница, что-то булькало в странного вида треногой посудине из темного стекла. Но причудливый обоюдоострый кинжал с черной рукоятью средь лежавших на столе ножей Добрыня опознал сразу.

Это был яг-кинжал. Ритуальный нож, которым пользуются чародеи-злонравы. Ходят слухи, что именно яги его колдунам людского племени первыми когда-то и показали – потому он так и зовется.

Но всё это Добрыня отметил краем сознания, исподволь. Он не сводил глаз с отступницы. Почему-то больше всего поразил воеводу рост застывшего перед ним страшилища. В личине Премилы людоедка и Василию-то до плеча макушкой не доставала, что уж говорить о самом Добрыне. Сейчас же клыкастое и клешнястое чудовище было выше русича головы на две с лишним. Так вот, значит, какое у этих тварей истинное обличье… и вправду ни в сказке сказать, ни пером описать…

Из ощеренной пасти вырвался глухой и низкий рык. Покачиваясь над полом на добром десятке толстых склизких щупалец, отступница метнулась к богатырю.

В бою Добрыню рывком севший на лавке Терёшка уже видел – в Моховом лесу, где отряд великоградцев столкнулся со стаей болотников. Тогда-то мальчишка и убедился, что рассказы о силе и воинских умениях прославленного змееборца не врут. Однако там, на болоте, всё закончилось быстро. Нынешний враг, с которым выпало схватиться Добрыне, был куда страшнее.

Гадина бросилась на великоградца с неожиданным для такой туши проворством, да только зажать противника в угол у двери людоедке не удалось.

Добрыня прикрылся щитом и принял на него удар щупальца-сабли, уже летевшего в лицо. Так же стремительно ушел от выпада острой, хищно щелкнувшей клешни. Не отпрыгнул даже, а неуловимо-мягко и легко, по-рысьи, перетек в сторону, одновременно отбивая мечом удар второго щупальца, – и тут же рубанул наотмашь.

Нечисть взвыла. Булатное лезвие прочертило у нее на груди косую полосу, сразу обросшую черной бахромой крови, что густо хлынула из длинного пореза. Один из многоглазых страшил, кинувшись на помощь хозяйке, попытался наброситься на Добрыню сбоку, но опять сверкнул булат, и в воздухе рассыпались черные брызги. Меч великоградца играючи снес с плеч урода башку, и Добрыня вновь занялся хозяйкой-гадиной. Верный клинок перехватил и отбил зазубренное острие щупальца, что змеей метнулось вперед, к горлу воеводы.

Пособить Добрыне в этом бою Терёшка ничем не мог. Разве что под ногами не путаться. Зато парню по силам было другое, он это и сделал. То, что задумал, пока валялся обездвиженной колодой, слушая похвальбу чудища.

На пол Терёшка не соскочил – свалился. Ноги не держали, и он больно ударился локтем, а на полу распластался ничком. Разлеживаться было некогда, мальчишка привстал, ухватился за сальный край лавки, глубоко вдохнул, отгоняя дурноту, и кое-как ухитрился приподняться на коленях. Кружившие друг против друга Добрыня и тварь как раз переместились к печи, и парень пополз на карачках к ларю, на котором были сложены его пожитки.

Пояс Терёшка стянул оттуда, чуть ли не теряя сознание – перед глазами уже мутнело. С облегчением стиснул в ладони рукоять ножа. Она была знакомо теплой, а полупрозрачный камень в серебряной обоймице полыхал темно-синим пламенем. И едва ладонь сыну Охотника согрело это тепло, муть в голове рассеялась, а в тело будто новые силы капелька за капелькой потекли. Сердце застучало ровнее, исчезла дрожь в ногах, и, торопливо застегивая на себе пояс, Терёшка понял, что сумеет встать.