В эти тяжелые для всех моряков дни Сенявин произвел некоторую перетасовку офицеров. На новоприбывшие назначил тех, кто уже много поплавал в здешних водах, на бывшие здесь ранее, наоборот, тех, кто такого опыта не имел. Больше всего забот доставил главнокомандующему фрегат «Венус». Дело в том, что за командовавшим фрегатом капитаном 1-го ранга Эльфинстоном обнаружились весьма нелицеприятные поступки. Будучи пьяным (а напивался он почти каждый божий день), Эльфинстон любил издеваться над командой. Приказывая начать парусные учения, он объявлял, что последние, взобравшиеся на мачты, три матроса буду нещадно выпороты семихвостными «кошками», которые выдирали с матросских спин мясо кусками. Со стороны «Венус» поражал всех быстротой своих парусных постановок, радовал глаз непрерывно бегающими матросами. На самом же фрегате жизнь становилась день ото дня невыносимой.

– Уж лучше за борт головой, чем терпеть злодеяния такие! – печалились друг другу матросы, после побоев в себя приходя.

– Не фрегат у нас, а изба пытошная! – возмущались офицеры.

Жаловаться вышестоящему начальству, однако, никому из них в голову не приходило. Командир на судне – бог и царь, то в уставе петровском написано намертво, и только ему принадлежит право устанавливать наказывать и миловать. Однако всему бывает предел. Пришел день, когда офицеры «Венуса» решили высказать свое несогласие командиру. Для того был делегирован к нему мичман Матвей Насекин. Зайдя в каюту, мичман изложил Эльфинстону претензии офицерского состава и просьбу о снисхождении к матросам.

– Что? – взъярился Эльфинстон. – Вы, сопляки, будете мне указывать, что и как делать должно? Да я вас всех на пятаки порублю!

Вскочив с места, капитан 1-го ранга бросился к мичману и стал совать ему под нос кулаки. Насекин отшатнулся от невыносимого перегара. Стараясь сдержаться, сказал, прямо в глаза глядя:

– Я такой же дворянин, как и вы, а потому прошу убрать свои руки. Если же желаете удовлетворения, то я всегда к вашим услугам!

– Щенок! Мерзавец! Мразь! Ты мне еще угрожаешь! – брызгал слюной Эльфинстон. – Рассыльный! Немедля профоса с боцманами ко мне!

Минуту спустя в дверном проеме показался судовой профос. За его спиной теснились боцмана.

– Преступного мичмана немедля на бак и высечь за подстрекательство к бунту! Дать ему пятьдесят! Нет, сто «кошек»!

– Что? – вскинул брови Насекин. – Меня, дворянина? Меня можно судить и даже расстрелять, но пороть…!

Профос, сознавая вовсю невозможность задуманного пьяным командиром, переминался с ноги на ногу.

– Можа на завтра перенесем, ваше высокородие! – заикнулся было он.

– Немедля! Пороть! Немедля! – вопил, с пеной на губах Эльфинстон. – Я всех запорю до смерти! Всех на реях перевешу!

– Только попробуйте! – выхватил из ножен кортик Матвей Насекин. – Я живым в руки не дамся!

В боевом порыве он пнул ногой груду теснившихся под столом порожних бутылок. Те со звоном раскатились по палубе. Оттеснив боцманов, в капитанскую каюту разом ввалились офицеры «Венуса». Настроены они были решительно:

– Мы своего товарища в обиду не дадим, а за оскорбления, всем нам в его лице нанесенное, требуем сатисфакции немедленной!

– Боцмана! Караул! Ко мне! На судне бунт! Всех в железа! Всех вешать на реях! – хватаясь руками за стол, (ибо не мог уже стоять на ногах) вопил Эльфинстон что было силы, но его уже никто не слушал.

Старший офицер велел накрепко запереть обезумевшего от пьянства командира в каюте. У двери встали двое мичманов с обнаженными шпагами и заряженными пистолетами. Боцманам было строжайше велено помалкивать. Те отвечали понимающе.