Выглядел хозяин дома весьма понурым и уставшим. Всклокоченная борода, синяки под глазами, множество мелких морщинок на сухом лице. Даже мягкая войлочная тафья – и та была сбита набок на гладко выбритой голове.

– И где все? – не понял Андрей, хорошо помнивший, что хоть несколько бояр из их многочисленной братчины, но завсегда столовались или отдыхали в доме лучшего отцовского товарища.

– А нет, – развел руками государев дьяк, пролив чуток вина. – Были, были, да вдруг все и кончились. Мы ведь, брат, возрастом все чуть не погодками случились. Средь ровесников дружбу заводили. Отец твой тебя в братчину привел, а другие не озаботились. Опосля, как ты государя от покушения спас, столько чести на всех свалилось, что и забыли, как вместе родами держаться надобно. И так славно все сложилось. А кончилось тем, что иные по ранам и немощи, как батюшка твой, вовсе от дел отошли и из поместий носа не кажут. Иные, в избранную тысячу попав, от государя землю поблизости получили и туда после службы стремятся. Да и сам я в хлопотах царских мало кого у себя привечать стал. Вот и вышло вдруг, что нашлось время за стол общий сесть – ан и не с кем оказалось хлеба преломить. Один гуляю, как столб верстовой на перепутье.

– Ломай, – скинув шубу на скамью, сел через угол от него Андрей. – Помогу.

– Бог милостив, послал тебя в ответ на мои печали, – тяжко вздохнул хозяин. – Сказывай, побратим, как Василий Ярославович ныне? Здоров ли, оправился ли после плена басурманского? Как матушка?

– Как отец вернулся, так и повеселела, – кивнул князь. – Отец же в хлопотах. Неурожаи у нас второй год подряд. Да еще и мор случился.

– Как голод из-за неурожая, то за ним завсегда мор случается. А после мора татары приходят. Они что опарыши – мертвечину издалека чуют. Враз прилетают живых добить, мертвых ограбить, – поморщился боярин. – Оттого и побратимы норовят из поместий не выезжать. Смердов сторожат, дабы не разбежались, припасы свои. Ну, и о лете хорошем молебны заказывают. Ты извини, что не угощаю, княже. Братчину еще не принесли, а сам, видишь, не закусываю, токмо пью. Кусок в горло не лезет, вот и нет ничего на столе.

– Что-то ты совсем голову повесил, Иван Юрьевич! – стукнул кулаком по столу Андрей. – Да сказывай же наконец, отчего смурной такой?! Отчего не в приказе? Почему осунулся? О чем думаешь?

– О смуте, княже, – протяжно вздохнув, снова налил бокал боярин Кошкин. – Об измене. О деле тяжком, что в руки брать не хочу, ан чин мой требует.

– Хватит загадки гадать, Иван Юрьевич! – взмолился Андрей. – Говори же ты прямо, что случилось?

– А ты разве не слыхал о беде недавней? – сморщил губы бантиком дьяк Разрядного приказа. – Обоз наш недалече от Орши поляки разорили, пограбили, да еще и людей многих побили, а иных и в плен увели. Двести душ не досчитались, как народ в Полоцк возвернулся. Хорошо, ляхи воровать кинулись, как возки увидали, и гнаться за нашими ратниками не стали. А то без крови бы большой не обошлось.

– Военная удача изменчива, – пожал плечами Андрей. – Случаются и обиды. Но ведь все едино мы ляхов побьем, когда иначе было? Так что не грусти, дружище. Лучше служек своих поторопи. А то в горле и вправду пересохло.

– Какая удача, княже?! – аж передернулся Иван Юрьевич и скривился, словно муху проглотил. – Измена явная, измена. Князь Петр Шуйский без опаски шел с обозом главным, с припасами для всей своей рати, часть которой налегке князья Серебряные из Вязьмы вели. Ан упредил кто-то ляхов и о пути его, и о времени. Схизматики на колонну внезапно из засады свалились, а из детей боярских никто и не исполчился даже, ибо не ждали на сем пути опасности. С того и беда. Люди-то уцелели, а вот припасы все ляхам поганым достались. И снедь, и зелье, и оружие, и броня. Все. А без припасов, сам понимаешь, воевать нечем. Посему Серебряные полки свои обратно к Вязьме обернули. И до осени, мыслю, новой рати нам уж не снарядить.