Прощай, Фермер, здравствуй, Фарт[5].

Видимо, Лодердейлу так или иначе было не избежать этого прозвища. Возникло оно по ассоциации. Сначала превратился в Форт-Лодердейл[6], а от Форта до Фарта один шаг. Да и прозвище было вполне подходящее, потому что, где бы ни появлялся старший инспектор Лодердейл, после него в воздухе висел дурной запах. Взять хотя бы дело об украденных книгах. Стоило Лодердейлу войти в кабинет, как Ребус понял, что придется срочно открывать окна.

– Джон, я хочу, чтобы ты вплотную занялся этим делом. Профессор Костелло – человек уважаемый, международная знаменитость в своей области…

– И что?

– И, – Лодердейл сделал вид, будто следующая фраза для него ничего не значит, – он близкий друг старшего суперинтенданта Уотсона.

– О!

– У нас что, неделя моносложных слов?

– Моносложных? – Ребус нахмурился. – Прошу прощения, сэр, придется мне спросить у сержанта Холмса, что это значит.

– Не валяй дурака…

– Я и не валяю, сэр, честно. Сержант Холмс не чета мне, он учился в университете. Э-э… целых семестра два. Он лучше меня сумеет координировать работу полицейских в этом крайне деликатном деле.

Лодердейл разглядывал сидевшего перед ним Ребуса целую вечность, по крайней мере Ребусу так показалось. Боже, неужели этот тип и в самом деле настолько глуп? Неужели нынче никто не понимает иронию?

– Слушай, – сказал наконец Лодердейл, – мне нужен кто-нибудь чуток постарше, чем новоиспеченный сержант. Дай бог нам всем здоровья и долгих лет, инспектор, но у тебя как раз и есть этот самый чуток.

– Вы мне льстите, сэр.

Папка с глухим стуком упала на стол Ребуса. Старший инспектор молча вышел, а Ребус немедля встал со стула и направился к окну, но окно заклинило. Делать было нечего. Ребус со вздохом вернулся к столу и сел. Открыл папку.

Это была обычная кража. Джеймс Алоизий Костелло был профессором богословия в Эдинбургском университете. Кто-то унес из его кабинета несколько редких книг. Бесценных, если верить профессору, хотя цена у них все-таки была, если верить букинистам и аукционерам. Список украденных книг выглядел несколько эклектично: раннее издание «Трактата о предопределении» Нокса, два первых издания Вальтера Скотта, «Мудрость ангельская» Сведенборга, одно из первых изданий «Тристрама Шенди» с автографом автора и несколько книг Монтеня и Вольтера.

Ребусу все это ничего не говорило, пока он не увидел оценку этих изданий, сделанную одним из аукционных домов на Джордж-стрит. И тут у него возник новый вопрос: что вообще эти книги делали в незапертом кабинете? Как они там оказались?

– Я сам их принес, – беззаботно ответил профессор Костелло. – Чтобы их читали, чтобы ими восхищались. Зачем они нужны, если держать их под замком – в сейфе или в библиотечном стенде?

– Кто-нибудь еще о них знал? То есть знал ли их настоящую ценность?

Профессор пожал плечами:

– Я полагал, инспектор, что вокруг друзья.

Голос у него был как торфяная труха, зато глаза сверкали, как хрусталь. Образование он получил в Дублине, но потом жил «затворником», как он сам выразился, в Кембридже, Оксфорде, Сент-Эндрюсе[7] и теперь в Эдинбурге. И всю жизнь собирал книги. Те, что остались в кабинете – по-прежнему не запертые, – стоили не меньше, чем украденные, если не больше.

– Говорят, молния не попадает в одно место дважды, – успокоил он Ребуса.

– Молния, может, и не попадает, а воры – вполне себе могут. Не могли бы вы хоть кабинет запирать, когда уходите, сэр? Если уж других мер принять не хотите.

Профессор пожал плечами. «Это что, стоицизм?» – спрашивал себя Ребус. Он немного нервничал, сидя в этом кабинете на Баклю-плейс. С одной стороны, он и сам был в некотором роде христианином и хотел кое-что обсудить с таким мудрецом.