Тогда, школьницей, она украсила это изречение пятью удивленными вопросительными знаками: что, мол, за ерунда? И когда произвела сына на свет, тоже долго не понимала, в чем там смысл. Она совсем молодая, а дитя вопит, денег мало, муж не помогает... Все эти каки, пеленки, постоянный, монотонный плач доставали ее конкретно. Только и искала: с кем бы малыша оставить, чтоб заняться более интересными делами. Работы с каждым годом прибавлялось, а вместе с нею и интересных поездок, встреч, авантюр. Полностью бы отдаться этому стремительному потоку – ан нет, Стасик у нее камнем на шее. То болеет, то капризничает или – вот самый кошмар! – орет ночь напролет накануне важных переговоров...

В общем, всегда считала: от детей одни проблемы. И только теперь, к сорока, по-настоящему осознала, насколько Стасик ей дорог. Просто потому, что он – ее сын.

И разве можно позволить, чтобы ее ребенок на всю жизнь остался в своей одинокой комнате, в своем вечном кресле? Он – продолжатель ее рода, наследник. Ее гены, ее кровь. Во многом – ее характер, даже более независимый. И пусть, пока он рос, ей было не до него. Зато сейчас парень повзрослел, и с ним можно общаться на равных. Советоваться. Слегка, по-матерински, кокетничать. И даже готовить сына к тому, чтобы передать дело в его руки.

Хотя однажды она подслушала, как проклятые врачи между собой говорили:

– Какой уж тут бизнес с его диагнозом...

Но сдаваться мать не собиралась – на что тогда миллионы?

Находила очередных докторов. Надеялась. И всегда, даже в самые тяжелые дни, разговаривала с сыном, будто со здоровым. С равным. Рассказывала ему новости, свежие анекдоты. Смеялась, шутила. Задавала вопросы – и сама же на них отвечала.

– Стасенька, а ведь я так и не знаю: тебе какие девушки больше нравятся – блондинки или брюнетки?

Тишина. Сын смотрит в одну точку. Она, по-прежнему бодрым тоном, продолжает:

– Будем считать, что блондинки. Вы, мужчины, на них падкие... Так вот, я одну такую на работу хочу нанять. Между прочим, очаровательная. Фигурка, глазки – конфетка!..

Молчание. Невидящий взгляд.

– Если договоримся, будет жить у нас в доме. В розовой спальне на втором этаже. В той, что вторая по коридору. Могу, если хочешь, оставить ключ. Наведаешься к ней как-нибудь вечерком!

Она улыбается. Улыбка получается жалкой.

Сын по-прежнему упорно молчит. Смотрит мимо.

– Сам знаешь: на меня угодить трудно. Свекровью я буду – не дай бог! Но у этой, даже я признаю, не только мордаха. Есть мозги, и хватка, и характер. В общем, присмотрись к ней, ладно?

Его губы дергаются в полуулыбке, совсем мимолетной. И что в ней – не прочитаешь. Брезгливость? Досада? А может быть – долгожданное прощение?

«Зря стараетесь, – говорил ей все тот же жестокий врач. – Сын вас просто не слышит».

Стас и правда будто чужой. Будто с другой планеты. Увлеченно смотрит в окно, на свежий утренний сад – словно впервые увидел и никак не может налюбоваться. Ему плевать на все ее старания. На девушку-гостью. На всю ее жизнь.

И тогда ее голос твердеет. Она касается его плеча и твердо говорит:

– Нет, Станислав. И не надейся. Все будет, как хочу я. Ты понял?

Помощник Холмогоровой Антон Шахов выглядел, на Танин взгляд, типичным провинциалом. То есть, конечно, прописка у него могла быть и столичной, но суть от этого не менялась. Все в нем было несколько с перебором – и слишком наглаженная рубашка, и чрезмерно дорогой галстук, и вызывающий блеск ботинок. А уж мобильный телефон с инкрустацией, гарнитура «хэндс-фри» в ухе и уложенные гелем волосы и вовсе не лезли ни в какие ворота.