Но вместо того, чтобы тупо повесить платок сушиться, я засовывала его в рот и жевала, пока не кончался вкус мыла. А потом он годился для новой стирки, потому что был весь обсосанный.

Я не могла насытиться Нисиё-сан, сестрой и мамой: хотела, чтоб они без конца обнимали и прижимали меня к себе, требовала добавки нежных взглядов.

Отцовских взглядов я жаждала не меньше, но обниматься с ним охоты не было. Наша с ним связь была духовного порядка.

А вот брат и другие дети не вызывали у меня ни малейшего аппетита. Я ничего против них не имела, но и не находила в них ничего лакомого.

В общем, мои вкусы по отношению к человечеству вполне удовлетворялись: все три мои богини безотказно питали меня своей любовью, отец в избытке дарил свои взгляды, а все остальные не навязывались.

У Нисиё-сан мне удавалось выклянчить конфетку или шоколадный зонтичек, а иногда, если очень повезет, капельку умэсю (сливовой наливки) – что такое алкоголь, как не высшее состояние сахара, его квинтэссенция, признак его божественной природы!

Сладкий сироп, который бросается в голову, – лучшее, что есть на свете!

Нисиё-сан уступала моим просьбам очень редко.

– Это не для детей!

– Почему?

– От этого пьянеют. Это можно только взрослым.

Странное рассуждение. Я знала, что значит пьянеть, и мне это очень нравилось. Почему такая приятная вещь должна доставаться только взрослым?

Впрочем, запреты меня не пугали – их всегда можно было как-нибудь обойти. У меня уже была одна тайная страсть – к сладкому, а теперь появилась и другая – к спиртному.

Для моих родителей светская жизнь была профессией. Коктейли бывали у нас чуть не каждый вечер. Моего присутствия на них не требовалось. Но никто меня и не гнал. Я выговаривала свое: «А я Патрик», гости умилялись и больше не обращали на меня внимания. Я же, выполнив формальности, шла в бар.

Никто не замечал, как я отхлебываю шампанское из недопитых бокалов. Это золотистое вино с пузырьками было лучше всего: шипучие глоточки – чистое блаженство для языка и легкий, быстрый хмель. Идеальный напиток! И как удачно все складывалось: гости уходили, шампанское оставалось. Я опрокидывала бокал за бокалом.

А потом, изрядно опьянев, шла в сад и кружилась там. Небо кружилось еще больше, чем я. Все шло кру́гом перед глазами, и я вопила во все горло.

Бывало, я являлась утром в ётиэн с похмелья. Бельгийский одуванчик ходил не так прямо, как остальные, и то и дело сбивался с шага. Меня протестировали и установили, что я лишена чувства ритма, а значит, не смогу сделать карьеру в некоторых престижных областях. Никому и в голову не пришло, что причина этого дефекта – пьянство.

Я не хочу сказать, что детский алкоголизм – это хорошо, но должна засвидетельствовать, что мне он не причинил никакого вреда. Мой организм отлично адаптировался к моим причудам. Сверхголод закалял хрупкое тельце.

Сложена я была на редкость безобразно. Это видно по пляжным фотографиям: долговязая, с огромной головой на узких плечах, слишком длинными руками, слишком короткими, тонкими и косолапыми ногами, впалой грудью и выпяченным животом – результат жуткого сколиоза. Все вместе производило впечатление чего-то непропорционального и ненормального.

Но меня это совершенно не волновало. Нисиё-сан говорила, что я красавица, так что еще нужно?

Чем-чем, а физической красотой я была сыта, потому что дома могла сколько угодно смотреть на маму и сестру. Мама была необыкновенно хороша собой, ей поклонялись чуть ли не как божеству. Перед ней я восхищенно млела, как перед прекрасной статуей, но насыщала меня более доступная прелесть Жюльетты. Она была старше меня на два с половиной года, и ей очень шло ее шекспировское имя: тоненькая, с длинными, как у феи, волосами и непосредственными, трогательными гримасками на хорошеньком личике.