Однако заявка на исследование нарративной идентичности как эмпирического феномена обязывает отнестись к когерентности как не к априори данному, а достигаемому качеству либо самой личности рассказчика, либо характеристики текста. Очевидно, также необходима герменевтическая диспозиция исследователя, до известного момента уверенного в когерентности идентичности и биографии рассказчика. «Но всякое понимание вообще строится в горизонте обманутого ожидания, – утверждает М. Ямпольский. – Когда мы начинаем читать любой текст, мы понимаем его только потому, что проецируем на него какое-то ожидание смысла и несостоятельную традицию» [Ямпольский, 2007].

В заключение подчеркнем, что перспектива эмпирического исследования нарративной идентичности оформляется в виде «тройственного» междисциплинарного союза социологии, лингвистики и литературоведения, хотя такая перспектива и пугает некоторых теоретиков. Так, И. Ильин, суммируя итоги постмодернистской нарратологии – восприятие сознания как текста, структурированного по законам языка, и организация его как художественного повествования, – делает вывод, что «сама личность в результате своего художественного обоснования приобретает те же характеристики литературной условности, вымышленности и кажимости, что и любое произведение искусства, которое может быть связано с действительностью лишь весьма опосредованно и поэтому не может претендовать на реально-достоверное, верифицируемое изображение и воспроизведение любого феномена действительности, в данном случае действительности любого индивидуального сознания» [Ильин, 1998, с. 100–101]. Нам представляется, что скептицизм И. Ильина выращен на анализе теорий нарратологии в узком ее смысле, как порожденной литературной теорией структуралистского направления (личность как «самоповествование» у Б. Слугосского и Дж. Гинзбурга, «рассказовые структуры личности» у К. Мэррея, повествовательные модусы Н. Фрая). Более широкое толкование нарративности, распространяемое на социологические понятия действия, идентичности и повседневного знания, верифицируемое не через литературные источники, а через эмпирически доступные феномены биографического дискурса, открывает иной когнитивный стиль исследования – деперфоматизацию биографии, т. е. деконструкцию обжитой нарративной формы биографического перформанса.

Методологические размышления в рамках качественного исследования концентрируются в отношении эмпирического анализа социальных феноменов чаще всего на двух макровопросах:

Как индивидам удается в процессе коммуникативного взаимодействия с их окружением прийти к определенному представлению об окружающем мире и оценкам преднаходимых в этом мире феноменов?

Как индивиды структурируют свое социальное поведение в условиях соответствующего контекста действий и специфических ситуативных условий?

Оба вопроса взаимосвязаны, поскольку взгляд встроен в способ действия, и, наоборот, опыты, приобретенные в действии, способствуют накоплению знания и тем самым пониманию социального порядка. Связующей нитью между восприятием и действием является интерпретация, которая интегрирует опыты, полученные в социальном мире, в типизированные образцы, представления. Эти опыты стимулируют способность к действиям, которые делают доступным и новые опыты. В социальном анализе слитность осмысленного действия разбивается на два этапа исследования. Первый этап – анализ специфического способа присвоения знания в социальном мире и тех критериев, на основе которых индивиды выстраивают интерпретации происходящего. Эта попытка понять, как функционирует повседневное понимание в виде представлений о социальном мире, ведет ко второму этапу – к размышлениям, как социальные акторы на этой когнитивной основе выстраивают свои действия и какие следствия результируют из этой связи. Поэтому системная динамика жизненного мира всегда означает интерактивное взаимодействие, в котором внешний мир последствий действий связан с внутренними мирами представлений, причем независимо от интенции участвующих персонажей.