И сказал ей зверь лесной:

– И зачем тебе моё позволенье? Золотой перстень мой у тебя лежит, надень его на правый мизинец, и очутишься в доме у родного батюшки. Оставайся у него, пока не соскучишься, но только я скажу тебе: если ты ровно через три дня и три ночи не вернёшься, то не будет меня на белом свете, и умру я в ту же минуту по той причине, что люблю тебя больше, чем самого себя, и жить без тебя не могу.

И вот простилась она со зверем, надела на правый мизинец золотой перстень и очутилась в доме своего родного батюшки. А батюшка лежит болен и нерадостен, день и ночь её вспоминая, горючими слезами обливаясь; и обрадовался он, увидавши свою дочь милую, хорошую, пригожую, младшую, любимую, и дивился он красоте её девичьей, её наряду королевскому.

Долго они разговаривали. Рассказала она своему батюшке и своим сёстрам старшим про своё житьё-бытьё у зверя лесного всё от слова до слова, ничего не скрывая. И порадовался купец её житью богатому, королевскому, и дивился, как она привыкла смотреть на зверя лесного; сам он, о нём вспоминая, дрожью дрожал. Сёстрам же старшим, что слушали про богатства несметные младшей сестры, завистно стало.

День проходит, как единый час, другой день проходит, как минуточка, а на третий день стали уговаривать младшую сестру сёстры старшие, чтоб не возвращалась она к зверю лесному.

Рассердилась младшая сестра на старших и сказала им так:

– Если я моему другу за все его милости и любовь горячую заплачу его смертью, то не буду я стоить того, чтобы мне на белом свете жить, и стоит меня тогда отдать диким зверям на растерзание.

И отец похвалил её за такие хорошие речи. А сёстрам то завидно было, и задумали они дело хитрое и недоброе; взяли они да все часы в доме на целый час назад перевели, и не знал этого никто больше.

И когда пришёл настоящий час, стало у молодой купеческой дочери, красавицы писаной, сердце болеть и щемить, словно стало что-нибудь подмывать её, и смотрит она то и дело на часы отцовские, английские, немецкие, – а всё равно ей пускаться в дальний путь. А сёстры с ней разговаривают, о том о сём расспрашивают, задерживают. Однако сердце её не вытерпело; простилась дочь младшая, любимая, красавица писаная, с купцом, батюшкой, приняла от него благословение родительское, простилась с сёстрами старшими, с прислугой верной; и, не дождавшись одной минуточки до часа урочного, надела золотой перстень на правый мизинец, и очутилась во дворце зверя лесного, и, удивляясь, что он её не встречает, закричала она громким голосом:

– Где же ты, мой верный друг? Что же ты меня не встречаешь? Я вернулась раньше срока.

Ни ответа ни привета не было, тишина стояла мёртвая; в зелёных садах птицы не пели песни райские, не били фонтаны и не играла музыка. Дрогнуло сердце у купеческой дочери, красавицы писаной, почуяла она недоброе; побежала в сад, звала своего друга доброго – нет нигде ни ответа ни привета. Побежала она на пригорок, где рос, красовался её любимый цветочек аленький, и видит она, что лесной зверь лежит на пригорке, обхватив аленький цветочек своими безобразными лапами. И показалось ей, что заснул он и спит теперь крепким сном. Начала его будить потихоньку, схватила за лапу мохнатую – и видит, что зверь лесной бездыханен, мёртв лежит…

Подкосились ноги девушки, упала она на колени, обняла руками голову своего друга сердечного, голову безобразную и противную, и закричала:

– Встань, проснись, мой сердечный друг, я люблю тебя как жениха желанного!

И только слова эти она вымолвила, как заблестели молнии со всех сторон, затряслась земля от грома, ударила молния в пригорок, и упала без памяти купеческая дочь.