Мое сердце расцвело. А Поль прижался губами к моим губам. Поначалу мои губы сжались, как у какой-нибудь старлетки в кино, а потом раскрылись перед лаской его языка. Когда Поль поднял голову, я уставилась на него в изумлении, чувствуя, что в процессе этого томного поцелуя я могла бы свалиться прямиком в текст «Грозового перевала» Эмили Бронте.

В День взятия Бастилии, когда я пришла в квартиру Маргарет, дворецкий проводил меня в гостиную, где на меня уставились портреты высокомерных мужчин. Испуганная, я направилась к стоявшему в углу роялю размером с папин автомобиль. Мои нервные пальцы коснулись клавишей, взяв несколько нот. Никто из моих знакомых не имел дворецкого или рояля. Это были элементы романов, а не реальной жизни. Из окна я видела церковь с позолоченным куполом, ту, в которой похоронен Наполеон. Да уж, соседи здесь были важными. Дома мы редко открывали окна, потому что с вокзала постоянно летела угольная пыль. Низкие потолки делали нашу темноватую квартиру уютной в хорошие дни и мрачной – в плохие. Окно моей спальни выходило на здание напротив – в десяти футах от нас, – и я прекрасно видела белье, сохнувшее над ванной мадам Фельдман. Солнечный свет и прекрасные виды были просто роскошью. Маргарет совсем не была такой уж робкой, как мне казалось.

– Мы заставили вас ждать? Кристина ни за что не хотела вылезать из ванны, – сказала Маргарет, державшая на руках дочь.

Малышка спрятала лицо в воротник блузки Маргарет, и я видела только влажные кудряшки.

– Мы с тобой встречались на Часе чтения, – напомнила я Кристине. – Это мое самое любимое время за всю неделю.

Она вскинула голову:

– Мое тоже!

За Кристиной пришла няня, и я следом за Маргарет отправилась через ее спальню в гардеробную, которая оказалась размером с кабинет мисс Ридер. Вдоль одной стены висели дневные платья из модных домов, вдоль другой – вечерние, и каждое стоило, пожалуй, больше моего годового жалованья. Трудно было поверить, что одна женщина может иметь такое их количество, и, уж конечно, невозможно было не разинуть рот. Какие краски! Яблочно-красное, сливочно-белое, цвета лакрицы… Я не могла удержаться от того, чтобы потрогать каждое платье.

– Почему бы вам не примерить какое-нибудь?

– Ох, не знаю…

Я не могла выбрать, и Маргарет сама подала мне черное платье. Я приложила его к себе и закружилась по гардеробной.

– Идемте! – позвала я Маргарет. – Чего вы ждете?

Она сдернула с вешалки зеленое платье и присоединилась ко мне. Я стала напевать песенку Эдит Пиаф, и Маргарет тоже запела. Мы кружились, пели и хихикали, но наконец выдохнулись и упали на скамейку под шелковыми платьями.

– Я помешал?

Мужчина говорил на английском с сильным французским акцентом. Его тонкие черные усы могли бы поспорить с провокационными усами Сальвадора Дали.

Мы с Маргарет встали, и она нас познакомила.

– Enchanté[10], – сказал он мне.

Это был стилист Маргариты. Из-за важной клиентуры в светских хрониках его называли королевским мастером. Он не спрашивал своих клиентов, чего они хотят. Он сам знал, что именно должно быть сделано. Я предложила Маргарет скучные дни разборки книг, а она взамен познакомила меня с самым популярным в Париже стилистом.

Маргарет заставила меня примерить черное платье, чтобы ее горничная смогла подогнать длину, а потом усадила перед туалетным столиком в стиле ар-деко.

– Поль – чудесный парень, – сказала она, когда месье Зет принялся за мои волосы.

– Вы думаете, у нас с ним найдется много общего? Он полисмен, а я… ну, это я.

– Лоуренс и его приятели из Кембриджа умеют декламировать сонеты. Но это не значит, что им хоть что-то известно о любви. Поль явно готов заботиться о вас, а это намного важнее, чем его служба или книги, которые он читает.