Плоский экран телевизора пялится со стены подобно черному зеркалу. Надо бы прикрыть его гобеленом.

Закери кладет книги на письменный стол, убирает в стенной шкаф пальто и сапоги, потом на общей кухоньке готовит себе какао. Дожидаясь, когда закипит чайник, он жалеет, что не захватил сюда книгу в переплете винного цвета. Однако ж он поставил себе за правило не выглядеть типом, вечно уткнувшимся в книгу. Это такая его попытка выказать дружелюбие, хотя уверенности, что она работает, нет как нет.

Вернувшись в свою берлогу с кружкой какао в руке, он устраивается в кресле-мешке, которое год назад, уезжая, оставил ему один выпускник. Кресло ядовито-зеленое, люминесцентного вырви-глаз цвета, но Закери задрапировал его гобеленом, который слишком тяжел, чтобы вешать его на стену, так что теперь зелень упрятана под разводами бурого, сиреневого и серого. Поставив обогреватель так, чтобы тепло шло в ноги, он открывает “Сладостные печали” на той странице, которую читал, когда хлипкая библиотечная лампочка выгнала его из книгохранения.

Несколько страниц спустя первый сюжет сменяется другим, и Закери в недоумении, то ли это роман, то ли сборник рассказов, то ли истории внутри историй. Может, повествование сделает кульбит и еще вернется к началу, думает он. И тут картина снова меняется.

У Закери Эзры Роулинса начинают трястись руки.

Ибо если первая часть книги излагает что-то романтическое про неведомого пирата, а во второй рассказывается о ритуале, который проводят над какой-то прислужницей в какой-то странной подземной библиотеке, то третья часть – нечто совершенно иное.

Третья часть – это о нем самом.

“Мальчик – сын гадалки, предсказательницы судьбы”.

Совпадение, надеется он, но, читая дальше, видит, что детали слишком точны, чтобы быть выдумкой. Полно гадалок, у которых есть сыновья, и шнурки этих сыновей тоже могут разить шалфеем, отчего ж нет, но сомнительно, чтобы, возвращаясь из школы, те тоже проулками срезали себе дорогу.

Когда ж он доходит до того места, где дверь, он книгу откладывает. В голове у него мутится. Он встает с таким чувством, что сейчас потеряет сознание, делает шаг, чтобы открыть окно, и неловким движением сносит на пол забытую кружку с какао.

Машинально выходит в коридор, бредет в кухню, чтобы взять там бумажные полотенца. Вытирает лужу какао. Снова идет в кухню, чтобы выбросить грязные полотенца. Моет в раковине свою кружку. На кружке скол, которого раньше, кажется, не было. Чей-то смех раздается снизу по лестнице, далекий холодный смех.

Вернувшись в комнату, Закери натыкается взглядом на книгу, долго смотрит, как она лежит себе тихо на кресле-мешке.

Закрывает дверь на ключ, что делает очень редко.

Берет книгу и рассматривает ее внимательней прежнего. Верхний угол надломлен, переплет покоробился, ткань вот-вот протрется насквозь. По корешку – мелкие брызги позолоты.

С глубоким вздохом решается наконец ее раскрыть. Ищет место, на котором остановился, и заставляет себя прочесть слова, которые складываются именно так, как он этого ожидает.

Память его восполняет упущенные в книге подробности: побелка доходила только до середины стены, а выше снова шли красные кирпичи; в дальнем конце переулка стояли мусорные баки; набитый учебниками ранец оттягивал плечи.

Тысячу раз вспоминал он тот день, но на этот раз все иначе. На этот раз память его ведут за собой слова на книжной странице, а воспоминание живое и теплое. Как будто все случилось лишь минуту назад, а не прошло с тех пор больше десятка лет.

Он явственно видит дверь. Как тщательно она прорисована. Тот эффект обмана зрения называется “тромплей”,