– Так рано? – изобразил на лице и в голосе удивление Марат Абдуллович.

– Так на улице уж в это время давно темно, настоящая ночь. Что же прикажете делать в такую темень? – в свою очередь удивилась Алевтина Васильевна. – Не по улице же разгуливать?

А и правда, что делать поздним вечером, как не спать?

После допроса супругов Волосюк Марат Темирзяев крепко задумался. Что же получается? Свидетельница Марфа Лукоянова показывает, что видела, как после ухода Волосюка с бухгалтером Рауде из конторы промыслового кооператива «Путь Октября» Николай Григорьевич вернулся обратно, постучался в конторскую дверь, и ему открыли. После чего он с большой вероятностью в помещение конторы вошел. Однако сам Волосюк показания свидетельницы начисто отрицает. И что мы в результате имеем? Слово Марфы Лукояновой против слова Николая Волосюка. Каких-либо иных доказательств, увы, не имеется.

Жена Волосюка утверждает, что муж пришел домой либо без нескольких минут девять, либо несколько минут десятого. Предположим, он пришел без пяти девять. А вышел из конторы, по его собственным заверениям, в половине девятого. Где он был двадцать пять минут? Что делал? Да пусть даже двадцать минут, если дать время на спуск со второго этажа, прохождение пути до входной двери в квартиру и открытие ее ключами.

Пришлось еще раз допросить Николая Волосюка. И одним из двух главных вопросов был следующий: возвращался ли он в контору после того, как вышел из нее вместе с бухгалтером Рауде?

– Я к вам хожу в кабинет как на работу, – прежде чем ответить на заданный вопрос, выразил неудовольствие Николай Григорьевич. – Еще раз говорю: не возвращался, – прозвучал убежденный ответ. – Потому что для этого просто не было причины. И знаете, очень жалею, что не возвращался, тогда, возможно, девочка была бы жива.

– Вы вышли из конторы в половине девятого вечера, а домой пришли около девяти. Если не позже. Это показала ваша жена, – выделил интонацией последнюю фразу Темирзяев. – Что вы делали и где вы были как минимум двадцать минут, когда вся дорога, чтобы спуститься со второго этажа на первый, занимает не более двух-трех минут?

– Я стоял на ступенях и думал, – после небольшой паузы прозвучал лаконичный ответ.

– Целых двадцать минут? – не стал скрывать иронии в голосе Темирзяев.

– Ну, может, немного меньше… Вы думаете, я засекал время, сколько буду думать?

– Предположим, пусть будет так. И о чем вы таком размышляли, не припомните? – поинтересовался Марат Абдуллович так, для проформы.

– Вы женаты? – неожиданно спросил Волосюк.

– А какое это имеет отношение к делу?

– Прямое.

– Нет, не женат.

– Тогда вы меня не поймете. Я просто стоял и размышлял о разном, – в упор посмотрел на майора Николай Григорьевич. – Но когда я стоял на ступеньках между первым и вторым этажом, меня мог видеть Петр Наумович Герцингер. Он пенсионер, проживает в соседнем доме. Когда я стоял на ступенях, он проходил мимо. Только вот я не уверен, заметил он меня или нет. Хотя в мою сторону все-таки посмотрел.

– Хорошо, мы проверим ваши показания, – заверил Николая Волосюка майор милиции Темирзяев. – А теперь можете идти.

Волосюк вышел из отделения милиции с явным облегчением.

Петр Наумович Герцингер обитал в соседнем доме, точнее сказать, домике, по самые окна вросшем в землю, над которым торжествующе торчал громоотвод, царапая кривым черным ногтем выцветшее, словно голубой холст, небо. Таких строений в Ямской слободе (да и не только в ней), возведенных еще в достопамятные времена, имелось в Казани во множестве. Вход в дом был со двора, огороженного деревянным, потемневшим от времени и дождей забором. Темирзяев, протопав мимо палисадника до входных дверей, долго стучался в них, однако никто не отзывался. Но внутри дома кто-то определенно находился, поскольку из помещения исходил густой запах жарящейся селедки. Возможно, что кто другой обозвал бы столь резкий едкий запах невыносимой вонью, но майор, стоявший на страже правопорядка, обязан был свои оценочные суждения держать при себе.