– Есть! – бодро ответил унтер и высадил все две с половиной сотни патронов ленты в сторону колонны гужевого транспорта. Люди при первых же выстрелах бросились в придорожные лопухи, благо что их хватало. А вот лошадей поубивало на месте.

Ба-бах!

Что-то взорвалось на предпоследней подводе. Гранаты или, может быть, снаряды везли.

– Прокрути-ка им еще одну ленточку, Федот Евграфович, – произнес поручик, когда Васков перезарядил пулемет. – Только короткими очередями, да по тем лопухам, что у дороги. Пусть уже в лес бегут, если выжили. А то, не дай бог, постреливать из винтовок в нас вздумают. Нечего дурными мыслями им голову забивать.

Тот гаркнул уставной ответ и начал работать осторожными, экономными очередями по три-пять патронов. Боеприпасы теперь можно было не беречь.

– Что у вас? – поинтересовался Максим, подходя ко второму грузовику. Тому самому, что ремонтировали по их прибытии.

– Все готово, Максим Федорович, – доложился Хоботов. – Колесо заменили, пулемет установили.

– Водитель готов с нами сотрудничать?

– Разумеется.

– Что, поляк вот так взял и согласился?

– Ваше благородие, – подал голос водитель. – А что поляк?

– Так вы же русских не любите!

– И что? Вы думаете, я немцев люблю? – криво усмехнулся этот уже видавший виды мужчина. Помятая, пропитанная машинным маслом и бензином одежда. Трехдневная щетина. Уставший, злой взгляд.

– Так зачем признался, что водитель? Сдался бы просто так в плен. Мы бы уехали, а тебя эти бы развязали. И все. Свободен.

– Максим Федорович, а что вам так поляк не глянулся? Вы его узнали? Где-то раньше видели?

– Нет. Вижу его первый раз. Или ты забыл, что я тебе сказывал совсем недавно? Знаю только, что среди поляков много борцов за независимость. Им претит быть в составе Империи. Им хочется лежать на обочине. Пусть в полном ничтожестве, но незалежно и самостийно.

Поляк промолчал, ничего на это высказывание не ответив. А поручик продолжил, обращаясь к Хоботову:

– Или ты не знаешь, что ядро кавалерии армии Наполеона составляли поляки? Той самой, что сражалась под Бородино и входила в Москву.

– Поляки?

– Шляхта. И тогда охотно к врагам нашим пошли. И сейчас не удивлюсь, что пойдут. Уже тогда они показали, что им хоть с чертом целоваться, лишь бы не с русскими дружить. – А потом, чуть покачав головой, добавил: – Не нравится он мне.

– Так и застрели, – сплюнув, произнес водитель, переходя на «тыканье». – Коли не нравлюсь. Или повесь.

– А сам застрелишься? – присев и внимательно посмотрев поляку в глаза, спросил Максим. – Я тебе и пистолет дам с одним патроном.

– Нет. Сам не застрелюсь.

– Боишься?

Вместо ответа поляк просто достал крестик. Самоубийство у христиан – смертный грех. Максим это знал, но как-то не учитывал. Для глубоко бездуховного поручика религиозные маркеры были слишком незначительны. В общем – этот аргумент поручика смутил. Тем более что по глазам видел, что поляк не боится…

– Откуда родом?

– Из Варшавы.

– Так ты подданный Его Императорского Величества?! А тут что делал?

– По делам ездил. Как началась война, так и задержали. Две недели продержали взаперти, пока не посадили за руль моего же автомобиля. С тех пор на них и работаю. За еду.

– Жена, дети есть?

– И жена, и две дочери. В Варшаве остались.

– В церковь ходишь?

– Хожу.

– По доброй воле? Или чтобы люди что дурного не сказали?

– Ваше благородие… – с укоризной произнес поляк.

– Хорошо. Целуй крест, что верно служить будешь. А как доберемся до своих – я тебя отпущу.

– А автомобиль?

– Не обещаю. Война. Если получится – отдам. Главное – к семье вернешься. Уверен, что им там без кормильца тяжело.