– Женщине нужен художник, который доведет ее образ до идеального.

– Хорошего художника отличает воображение, чем глубже оно будет, чем пространственнее, тем больше художника в человеке. Женщины живут образами, а не реальностью.

– Это как?

– Бывает, встретишь мужчину, вроде прекрасен, и пахнет хорошо.

– Это я-то прекрасен?

– А начнешь фантазировать, понимаешь, что с этим ничего не выйдет.

– Я уже переживать начал.

– Не переживай.

– Не… переживу, – добавил после паузы Марс.

Кто-то прятался за помадой, иные за очками, за распущенным волокном, накручивая на палец прядь собственной гривы, кто-то за декольте, куда то и дело норовил провалиться мой любопытный взгляд. Тот праздно блуждал по окрестностям поместья, которое было дано мне в пользование ровно на полтора часа. Сейчас он следил за их руками. Красные ногти – это вызов, они вызывали чувства на бой, черные выказывали превосходство, белые – безразличие, розовые жаждали прикосновений, голубые витали надо всем, над партой в том числе. Цвет неба придавал удивительную легкость пальцам, а, может быть, даже и заданию, над которым студентки работали молча. Мне только после четвертого занятия удалось запомнить имена всех. Теперь я их уже смог привязать к голосам, те тихонько звенели, как осы в гнезде, то и дело вылетая из роя, и тогда значение реплик вместе с авторством доходило и до меня. Иногда я подсказывал, умно вякал, чтобы не одичать, чтобы меня не забывали. Скоро разговоры стали громче, это означало, что публика переключилась от познавательного к личному. Сенсорные экраны начали проверять чувства тактильного.

«¿Quién quiere empezar?[1]» – оборвала Шила все связи, заставив всех опустить глаза, где-то в параллельном мире, в другой аудитории, на своем уроке.

Здесь же ученица смотрела на Артура, внимательно изучая черты лица. Ах, как же ей хотелось сейчас сложить из них одну изящную линию судьбы.

– Белла, может быть, вы? – оторвал Артур ее от собственного лица, будто боялся, что эти визуальные поцелуи могут зайти слишком далеко.

– Я? – встала Белла из-за стола. – Попробую.

А в голове моей уже звучал ее тонкий голосок: «Дамы и господа, командир корабля “Сафин Марс” и экипаж, мы рады приветствовать вас на борту нашего самолета, который совершает рейс Санкт-Петербург – Барселона. Расчетное время в пути…» Ниточки ее ног были завязаны посередине в коленки, боже мой, до чего они себя доводят, эти прекрасные женщины. «Кто ей поверит, случись что, такой юной? пассажиры слишком капризный народ». Хотелось взять девочку за руку, отвести в столовую и покормить, кормить несколько дней, пока не появится румянец на щеках, а высушенные формы не нальются привлекательной влагой. Мне кажется, она была бы рада такой заботе. Она начала отвечать. Я не слушал и снова подумал о жене. Я действительно думал о ней слишком много. «О чем ты все время думаешь?» – услышал я ее утренний голос за чаем. «Я каждую вторую минуту думаю о тебе». – «А каждую первую?» – «А каждую первую жду с волнением второй». Я прошел по ее изгибам и забрался в ухо. Там было чисто и прекрасная акустика, как в консерватории. Сел в первом ряду, прямо напротив перепонки. Я сидел и слушал ее сольное выступление. «Может, выпьем сегодня?» – «А что, уже пятница?» – «Нет, но почти». В руках мял программку, которую зачем-то купил. Между актами я стал листать. «Вот тебе инструменты, вот тебе исполнители. Всего две странички», – с недоверием я разглядывал задник программки. «Вот тебе и все твое будущее». А голос был прекрасен. Слова струились, и от этого не все в песнях было понятно. Лучше не вдаваться в текст, иначе будут возникать непонятки. «Какой божественный голос», – согласился я с эпитетом, который случайно услышал в гардеробе на выходе из уха. Я вышел на улицу, где пахло весной, меня тянуло на природу, и я решил прогуляться в парк неподалеку. Мой взгляд двинулся к разрезу ее декольте. Я шел по городу, и вдыхал ее, раннюю, свежую, капризную. Жизнь состояла из скромных речей листвы и высокопарных – прилетевших из-за границы птиц. Воздух пропитан весной, словно Франция прыснула из флакона эйфелевой высоты на родину. Но у родины был свой неувядаемый аромат, в котором терялись все остальные. На родине царил аромат одиночества. Даже в этой аудитории, среди такого количества прекрасных девушек можно было, оказывается, одичать, не имея ни одной родной души. Может, поэтому преподы заводят себе любимчиков? Я до сих пор не завел. Я не питал симпатии, они и не росли. В этих стенах я наслаждался одиночеством. Одиночество словно дурная привычка, стоит ему только приспособиться к окружающей среде, как оно сразу же начинает претендовать на четверг, пятницу и на все остальные будни твоей жизни.