– Я думала, если ты не придешь до без десяти час, то я пойду на улицу искать тебя, – встретила она меня на крыльце квартиры, завернутая в одеяло и со слезами, уже блестевшими радостью на глазах, крепко вжалась в мою грудь, словно птица, которая наглоталась свободы и просилась обратно в клетку ребер. Я ее впустил.

– Я считала до ста сначала раз пять, но это не помогло, ты не приходил.

– Надо было по-немецки считать, – скинул я туфли.

– Тогда бы уже тебе пришлось выйти из себя, чтобы меня найти, – улыбнулась влажными губами Шила. – Знаешь, в детстве, когда родители уезжали, я страшно боялась, что они не вернутся. У меня даже был обряд заданий, которые надо было сделать, чтобы они вернулась. Когда ничего не помогало, она использовала последнее и самое верное средство: надо было сходить в туалет. Сидя на белой фарфоровой чашке, она долго тужилась, наконец ей это удавалось, и родители, как ни странно, тут же приезжали.

– Вот дерьмо, как же они смели оставлять тебя одну?

– А ты, ты же смел?

– Не настолько, или тебе снова пришлось прибегнуть к этому способу?

– Нет, я бегала от окна к окну, пытаясь разглядеть тебя на тротуаре.

– А зачем было бегать?

– Чтобы не пропустить тебя при выходе из-за угла. Знал бы ты, сколько людей ходит по ночам.

– Я только что оттуда, я знаю, даже на нашем пятачке под соснами сидят двое и пьют пиво, плевать они хотели на ночь, – тянул я Шилу на кухню, она меня – в спальню. В итоге Артур уступил.

– Тебя не было два часа. Это самые длинные два часа в моей жизни. Как же я соскучилась по тебе.

– Я дошел до цветочного, а там на дверях записка «Буду через двадцать минут», решил погулять еще, вернулся через час, все та же записка. Это были самые длинные двадцать минут моей жизни, и они все еще не прошли, представляешь?

– Я так и подумала, что ты из-за букета.

– Нет, не из-за, а за.

– Теперь я понимаю, что за… коза я, тебя мучаю, сама потом страдаю.

Артур усмехнулся ее шутке.

– Живет коза лохматая, капризная, пузатая, живет со мной, – перефразировал детский стишок.

– Пойдем спать, – прижилась она в моих объятиях. Мы завалились на кровать, которая не раз была исписана любовью, нашей любовью.

К расстояниям любовь относилась с прохладцей. Она начинала кашлять, чихать. Ей нездоровилось, и часто кружилась голова, а потом она начинала охать, что еще немного, и она начнет кружиться совсем от других мужчин.

На душе у нее было неприятно, будто кошки скребли… новые обои. Шила не любила длинные телефонные разговоры, но еще больше она не любила длинные безответные гудки. Мои гудки. Я знал, что ей постоянно нужна была связь со мной, ей необходим был мой голос, вплетенный в нее, как ленточка в косу. Я и сам в нем нуждался. Хотя мог логически переживать молчание трубки, представляя, как абонент прогуливается на свободе вдоль колючей проволоки по ту сторону зоны. Она – нет, она начинала набирать снова и снова, и так сто пятьдесят раз подряд, пока не дозвонится. Затем она, как котенок, долго гоняла по полу клубок своих проблем. То отпуская его, а потом снова нагоняя и набрасываясь жадно, как на добычу, снова путаясь и отбегая. Как обычно, тем самым сильным полом был я.

– Почему ты не брал трубку?

– У меня же занятия.

– Стюардессы, понимаю, короткие юбки, длинные ресницы, пронзительные взгляды.

– Да, и шампанское, как Vip-у.

– Очень важная персона, – расшифровала аббревиатуру жена. – Я злая, но мне тебя не хватало.

– У тебя раздвоение личности.

– Нет, раздвоение – это другое.

– Какое?

– Я тебе скажу про раздвоение личности: это когда часть тебя хочет спать, а вторая переспать.